В СССР подземные дворцы создавались не ради одной лишь транспортной пользы, но и ради красоты «трансцендентной», именно как святилища (или капища) новой веры, со своими иконами, фресками и надписями, изображающими лица и события священной советской истории. Величавые вожди, окруженные благоговейными массами; суровые мужчины и женщины, рабочие и крестьяне, с оружием в руках готовые отстаивать завоевания революции; представители всех наций, пирующие за одним столом, украшенным грузинским вином, молдавскими яблоками, украинскими черешнями и прочими плодами братской дружбы и грядущего изобилия. Таковы иконы и фрески этой новой материалистической веры, освящающие лоно самой земли.
Разрушение Отцовских храмов и созидание Материнских, по сути, один процесс — хотя бы потому, что камни и плиты, изымаемые из церквей, пускались на строительство перевернутых церквей нижнего мира. В частности, станция «Площадь Революции», первенец Матрополя, в значительной части составилась из камней разрушенного Данилова монастыря.
4. Зов подземелья. Эротика рабочего удара
В своей книге «Поэзия рабочего удара» (1918) пролетарский поэт и мыслитель А. К. Гастев уже пророчески указывал на этот новый поворот цивилизации — от занебесья к подземелью. Вот отрывок из главы с характерным названием «Мы посягнули»:
«Мы не будем рваться в эти жалкие выси, которые зовутся небом. Небо — создание праздных, лежачих, ленивых и робких людей.
Ринемтесь вниз!
<...> О, мы уйдем, мы зароемся в глуби, прорежем их тысячью стальных линий <...> На многие годы уйдем от неба, от солнца, мерцания звезд, сольемся с землей: она в нас, и мы в ней.
Мы войдем в землю тысячами, мы войдем туда миллионами, мы войдем океаном людей! Но оттуда не выйдем, не выйдем уже никогда... Мы погибнем, мы схороним себя в ненасытном беге и трудовом ударе.
Землею рожденные, мы в нее возвратимся, как сказано древним; но земля преобразится <...> — она будет полна несмолкаемой бури труда <...> и когда, в исступлении трудового порыва, земля не выдержит и разорвет стальную броню, она родит новых существ, имя которым уже не будет человек»10.
Такова эта неистовая эротика труда — обратного вторжения человека в родившее его лоно. Человек не хочет больше зависеть от отца, пресмыкаться перед небом — он исполнен страсти к своей матери и решается овладеть ею, влить в нее «исступление трудового порыва», чтобы она зачала новых, сверхчеловеческих существ. «Землею рожденные, мы в нее возвратимся» — это и есть формула эдипова желания. Она, конечно же, восходит к Книге Бытия (3: 19): «…в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». Сын, отторгнув себя от Отца, входит в лоно матери-земли… То, что в эпизоде изгнания Адама из Эдема звучит как проклятие, у Гастева превращается в заповедь труда и наслаждения, «поятия» материи в ее недрах. И вся лексика гастевского отрывка, хотя и посвященного труду, исполнена явных эротических метафор, напоминающих экспрессию совокупления у таких откровенных авторов, как Дейвид Лоренс или Генри Миллер: «...зароемся в глуби, прорежем их <...> обнажим подземные пропасти <...> в ненасытном беге и трудовом ударе <...> она будет полна несмолкаемой бури <...> в исступлении порыва». Материализм, с его отвращением к небу и неистовой любовью к земле, являет здесь свою инцестуальную изнанку11.