Привычка охарактеризована Дубиным как “минимальная и общепринятая норма”, лежащая в основе самоопределений “по всем основным осям идентификации человека”. Существенна здесь установка на минимализм: желание и готовность быть “как все” испытывает именно “минимизированный человек”, враждебно воспринимающий всякое превышение той малости, которая признана нормой. “Малый” человек с готовностью претерпевает жизнь как тяготу, стремясь единственно к тому, чтобы и тяготу эту минимизировать, не порываясь обрести власть и контроль над собственными обстоятельствами и потому оставаясь навсегда “подопечным”, который не вступает во взаимодействие с инстанциями, его опекающими. Все, превосходящее “малую” норму, трактуется как “чужое”, но само существование “чужого” тоже привычно и “нормально”. Чрезвычайное — лишь одно из проявлений этой неподконтрольной малому человеку “чужой” реальности, поэтому привычность оборачивается постоянной готовностью к приятию чрезвычайного, повседневной сдачей перед ним.
Для человека привычки действием становится лишь то, что повторяемо. Отсюда — нынешняя приверженность к серийности и в книгоиздании, и на телевидении. Но отсюда же — и характерное для сегодняшнего дня переживание истории. Завершенное, а потому неизменное прошлое (антипод истории, понимаемой как творческое, исполненное неожиданности движение) становится поставщиком национальной мифологии, с удовольствием потребляемой “эврименом”. Псевдоистория взращивает культ российского прошлого и питает ностальгический комплекс. Ближайшим идеалом оказывается верная своей неизменяемости брежневская эпоха.
Если “малый человек” находится в круговой зависимости от преподносимой ему “массовой” культуры, то в не меньшей зависимости от нее находится и “человек элиты”. Престиж обеспечен ему только при том условии, что он становится шоуменом или продюсером, если он так или иначе попадает в ту самую телевизионную картинку, которая только и обладает сегодня статусом действительности. Но это неизбежно лишает его полномочий творца, ибо телевизионная реальность жестко диктует свои законы. В рамках той же телевизионной картинки существует и власть: “…сегодня можно говорить о симуляционном поведении как власти, „верхушки”, которая помнит, что пришла в общество и связана с обществом исключительно посредством телеэкранов (отсюда и роль PR-технологий в ее окружении), так и большинства социума, „массы””.
Телевидение неоднократно названо Дубиным “анонимной” реальностью. Но это же определение распространяется и на другие проявления социальной жизни. Описаны контролирующие функции власти, однако сама власть воспринимается при чтении книги как неосязаемый, фантомный (и в этом смысле анонимный) субъект — тот самый, что предстает на экране. И та же анонимность — в зоне культуры, от которой зависимы все и которую, следовательно, не направляет никто — ни создатели, ни потребители “телевизионной” реальности. Феномен авторства исчезает с культурного и исторического горизонта, и в итоге возникает почти фантасмагорический (“пелевинский”) образ общества, в котором все (и “народ”, и “власть”, и “творцы”) включены в некое чисто