См. также: “Язык Кремля и лагерный сленг улицы имеют одну природу. В стране, живущей по неписаному закону законов, — сильнейший занимает лучшие нары — наречие адекватно реальности. Слова насилуют. Опускают. Язык русской литературы — это оборона. Островок слов, на котором должно быть сохранено человеческое достоинство. Сам по себе литературный язык не существует, его нужно каждый раз создавать заново. Чем я и занимаюсь. Это моя борьба, моя война. А вы говорите о какой-то нейтральной позиции”, — говоритМихаил Шишкинв беседе с Глебом Моревым (“Язык — это оборона” — “Критическая масса”, 2005, № 2).
См. также:Майя Кучерская,“Бог сохраняет все; особенно — слова...” — “Критическая масса”, 2005, № 2.
Дмитрий Володихин. Война сценариев. — “АПН”, 2005, 7 октября.
“В двух словах,наша фантастика рывком вернула себе функцию литературы идей…”
Георгий Гачев.Живу — и думаю. Отрывки из дневника. — “Литературная учеба”, 2005, № 5, сентябрь — октябрь.
Май 2005 года: “Читаю в эти дни журналы „Нового мира”. И — удивляюсь: единственно живой сюжет — половой, эротический, стал — в этом некогда социально активном журнале…” Улицкая. Маканин.
Игорь Гергенредер.Наперекор проклятью. — “Посев”, 2005, № 8.
“Вступи РОА в войну, скажем, в 1943 г., открывались бы лишь две возможности развития событий. Всенародное выступление смело бы Сталина, после чего народ и РОА повернули бы оружие против гитлеровцев. Или, что вероятнее, война бы затянулась, на Германию упали бы атомные бомбы. Власовская же армия воевала бы где-нибудь под Смоленском и Псковом. Крах Германии оставил бы русских наедине с русскими, и, скорее всего, большинство пошло бы за Власовым против коммунистов. Но вместо этого народ совершил великий подвиг спасения Германии от ядерных бомбардировок. Не кривя душой, согласишься: дело действительно благое и великое. Но надо прямо об этом и говорить, а не мусолить миф о „спасении народов от германского рабства”. Ветеранам, обиженным, что с „развалом Советского Союза” их боевое прошлое теряет смысл, нужно уяснить: смысл налицо. Западная Европа, не познавшая атомных взрывов”.
Все это — в связи с четырехтомником Владимира Батшева “Власов. Опыт литературного исследования” (“Мосты” — “Литературный европеец”, Франкфурт-на-Майне, 2002 — 2004). Игорь Гергенредер живет в Германии.
Данила Давыдов. [Рецензия]. — “Критическая масса”, 2005, № 2.
“Стихотворения в книге [Дмитрия Воденникова и Светланы Лин „Вкусный обед для равнодушных кошек”] почти все знакомые, поэтому нетерпеливый читатель сразу же обратится к разговорам. <…> Воденников, вообще склонный к откровенности (быть может, здесь нужны кавычки — разберемся несколько позже), доселе, кажется, нигде не демонстрировал столь подробно свои воззрения (быть может, и здесь нужны кавычки). Ценность этих разговоров — в их двойном дне. Умело пользуясь безответственностью жанра, собеседники позволяют себе очень много сильных высказываний, могущих шокировать человека невнимательного”. А также: “Что это за воспоминания детства? Зачем они рассказываются Светлане Лин (и затем — нам)? „Но что поделаешь, мне очень нравились женские слезы, я доводил своих домашних разговорами о том, что я скоро умру, и однажды мне сделали замечание: никогда не говори так! Я вышел из-за стола и стал возиться в грядках, взял прутик, похожий на крест, и запел тоненьким голосом: ‘И никто не узнает, где могилка моя!‘ И вдруг ор с веранды: ‘Тебя же просили!‘” Изощренное издевательство? Невинный детский театр? Нет — концентрат будущей метапозиции поэта Воденникова”.