А также — о русскомсмертоцентризме. “Пусть культурологи нам подробно напишут о сходстве культа мертвых у латинос и русских. Там — карнавал мертвых, здесь — обычай на Пасху ехать на кладбище. И это почитание умерших — не просто архаическое переживание или общность маргинальной судьбы на задворках глобальной цивилизации. Наши покойники — это единственные и самые верные проводники по окружающему насперевернутому миру. Они помогли реализовать временно живым недостижимый русский стандарт — квартиру, машину, дачу. Родители оставили квартиру, на часть теткина наследства купили машину, а ничья бабушка за батон отписала домик в деревне. Теперь этот не доеденный старушкой батон покрошат на свежую могилку, птички склюют крошки и отнесут их на тот свет. Вирей, где, по преданью, зимуют за морем живые твари. Птицы перелетают туда по Млечному Пути, а гады уползают осенью в ирей вверх по древу. Там ад и рай находятся рядом, так что обитатели того света мучаются или блаженствуют по соседству. Словом, почти так же близко, как и в современной России”.
Александр Тетиор.Человек создан не для счастья. Ф. М. Достоевский и современное представление о бинарной множественности мира. — “Москва”, 2005, № 9.
Среди прочего: “„Человек создан для счастья, как птица для полета”, „Грубым дается радость, нежным дается печаль”, „Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман” и т. д. Это „мемы” — единицы памяти, содержащие краткие и емкие сведения о важнейших элементах взаимодействия человека и среды. Гигантский набор рекомендаций, закрепленный в поговорках, пословицах, традициях, песнях, мифах разных народов,— это тоже мемы. Мемы как культурные репликаторы (в отличие от биологических репликаторов — генов) реализуются после их закрепления в памяти и влияют на поведение…”
Екатерина Тошина.Нация кочевников. Русскому народу есть куда бежать, поэтому в правах он не нуждается. — “GlobalRus.ru”, 2005, 26 сентября.
“И, хотя реальность изменилась, русский человек по-прежнему живет внутри мифа о бесконечности родной земли. <…> Видя линию коттеджей, перегородивших знакомый пляж озера, на котором купался с детства, наш соплеменник не чувствует себя ограбленным. Почему? Потому что эта конкретная земля в той же степени не принадлежит ему, в какой ему принадлежит вся русская земля вообще — бесконечное число других пляжей, берегов и лесов. Он чувствует лишь легкую досаду („ах, место уже заняли”) и привычно соображает, что теперь придется искать новый незанятый участок. Доисторическое „право первого захвата” признается всеми, поэтому сами застройщики доверяют ему больше, чем юридической легитимации владения (не случайно по-прежнему в моде самозахват и самострой). „Я имею право владеть здесь домом, потому что я пришел сюда первый”: это право естественно для ситуации, когда земельные ресурсы бесконечны”.