Стояние и смотрение было бесцельно. Но отсюда автомобиль не мог идти к радио. Пришлось искать другого пути. Мы поехали обходом — и заехали к радио с другой стороны, ближе. Мы были от радио в полуверсте приблизительно. Снаряды разрывались за станцией, на расстоянии приблизительно 1/
sub
2
/sub
версты, одной версты. Удивительное дело: не нашли более подходящего места для радио. Мы опасались, что станция погибла. Постройка, в которой находились машины, отсюда казалась охваченной огнем.
Встретили пожарных. Уверяли, что работать там невозможно. Летят осколки снарядов, сами снаряды разрываются, как на поле сражения. Есть убитые и раненые. После первых взрывов паника была такова, что люди бежали как можно дальше от складов. Передавали, будто из Солдатенковской больницы раненые красноармейцы также дали тягу. Это понятно. Мы встретили на пути автомобиль, нагруженный людьми: то спешили в Москву из санатория гостившие там ответственные работники. Хотя санаторий был верстах в 6 — 8 от взрыва, однако испугались.
Неприятное впечатление производило то, что никто не предпринимал никаких мер. Просто — спасать здесь было ничего нельзя: дело мертвое. Первый же взрыв обрек на гибель все склады: никаких средств борьбы с катастрофой нет; приходится сложить руки и с отчаянием смотреть, как взрыв за взрывом истребляются огромные количества затраченной энергии, как с каждым взрывом ослабляется наша боевая сила. Этот взрыв — стоит потери десятка Киевов. Это, пожалуй, самое крупное поражение, какое мы понесли за все время гражданской войны. «Еще 3 — 4 таких взрыва, — говорит Подвойский, — и война кончена».
Взрывы происходили непрерывно, так что были похожи на пулеметную трескотню, но трескотню страшной силы, оглушающую, гулкую. Земля дрожала, воздух давил на барабанные перепонки, и все время слышалось по всем направлениям беспокойное жужжание от пролетавших где-то наверху снарядов.
Надо было спасти радиостанцию. Никто о ней и не думал. Подвойский послал ряд пожарных, посулил (по моему совету) им награды, если они спасут радио. Те согласились, мы вернулись в Москву, чтобы сорганизовать отряды для спасения станции, и через час опять вернулись к взрывам. Была полночь. Над местом взрыва полыхало зарево. Догорали постройки, и языки огня оживленно возникали и пропадали, перебегая с места на место. Четко рисовались на огненном фоне сквозные железные столбы радиостанции. Вдали, в темном углу построек, где должны находиться машины, горел электрический фонарь: значит, провода остались целы. Пожарные, конечно, ничего не сделали. Мы их и не нашли. Встретили только караульного солдата, который рассказал, что был на радио, машины целы и опасности радио больше не угрожает. Я с Подвойским пошли на станцию. По-прежнему шутихами <взлетали> вверх снаряды, ухали взрывы, полыхало зарево. Мы пролезли сквозь колючую проволоку. Расчищенное поле было изрыто воронками от взорвавшихся снарядов. Кое-где попадались не взорвавшиеся: 6- и 7-дюймовые. Подвойский поднял один 6-дюймовый и стал рассматривать. «Товарищ комиссар, взорвется», — предупредил солдат. Подвойский с осторожностью положил его на место.