Сквозной образ “мировой тоски” и “безумной” любви — дождь, который сеет и льет, “стоит стеной”, “хлещет светлым потоком”, “накрапывает” и “скребется”, дробно стучит по страницам книги; дождь, с которого начинается повествование и которым оно заканчивается; дождь — и жизнь, и смерть, и весна (любовь), и беспросветная морось (безлюбие, богооставленность). Дождь — языческое божество, вынесенное в заглавие романа. Дождь выводится автором за границу сознания, в область подсознания, из “осознанной веры” — в языческое “ощущение”, из мира смыслов — в мир иррациональной, тяжелой чувственности: “Аня легла на зеленую траву, водянистую, размягченную дождем землю <…>. Дождь бил по животу и лицу, бил по ней, как не по человеку, — пусть, пусть, так даже лучше, так справедливей! Она стала молиться: дождь, прекрасный, сильный, истреби, уничтожь меня побыстрее, о великий и самый мокрый на свете бог, не могу так больше, не могу дальше жить, сгнои, вомни мое тело в землю, убей меня поскорее, это все, о чем я прошу!”
Описание первых шагов “во Христе”, “первых радостей” воцерковления и первого причастия героини, — все это воспроизведено с психологической точностью и правдивостью. Автор с умилением и необидной иронией взирает на свою героиню. А та копирует из жизни все судороги вхождения в Церковь, всю их пластику, — горловые спазмы, стеснение — “я здесь чужая”, — боязнь задать вопрос, трепет и благоговение — узнаваемые, вписанные в творимую на глазах историю поколения черты новых русских православных.
“„Аня? Креститься? <…> Тогда я вас, вас одну спрошу, — сказал отец Антоний после краткой паузы и <…> произнес со странной вдохновенной и нервной какой-то интонацией: — Вы верите, что Христос — Сын Божий?” <…> — „Верю”, — вышел хриплый шепот. Отец Антоний точно бы вместе с ней перевел дыхание. <…> Аня почувствовала, что понемногу выходит из комы”.
Страницы, посвященные Аниному “ликбезу”, ее “детскому периоду” веры, ежедневным тайным “вылазкам в христианство”, “беганью” в храм, посещению Оптиной пустыни (“этой санатории для многих израненных душ”, как сказано о. Павлом Флоренским), — самые лирические и трогательные в книге. Захлебываясь от восторга, Аня рассказывает отцу Антонию о своих впечатлениях. В ее душе ненадолго поселяются мир и гармония — нераздвоенность сознания, о которой она мечтала. Но вскоре от жизни без “надломов” не остается и следа. Взрослый опыт Ани не так радужен, он отражает тревожный взгляд Кучерской на церковную и приходскую жизнь. Кто-то даже пошутил, что книга Кучерской — “про любовь, но не к человеку, а к Церкви — именно с нею у нее роман”.