“Встреча с Богом”, столь чаемая героиней, столь чутко ею воспринятая из прочитанных святоотеческих книг и комментариев к ним, верно понятая как Любовь к Богу и людям, подменяется “встречей с батюшкой”, постоянной болезненной потребностью в нем; доверие и “бесстрастная” привязанность к духовнику — самой настоящей страстью. Религиозное чувство, мистическое переживание оборачиваются “наркотической” зависимостью от любимого, ломкой. Героиня испытывает адские муки. Часами лежит на полу. Начинает пить. Не выходит из комнаты, ожидая целыми неделями звонка “от него”. Выделывает всякие эскапады: носится по городу на велосипеде, сбивая в кровь коленки; попадает в уличные переделки — и плачет, плачет.
“Грех” Ани (отзывающийся еще одной виной отца Антония, “обманувшего”, не сумевшего удержать доверившуюся ему душу) отчасти продиктован ее максимализмом (“духовная жизнь — она ведь „или — или””), который порождает экзальтацию и готовит крушение. Требуя недосягаемой высоты и “святости” от своего возлюбленного, героиня, с другой стороны, жаждет в отношениях с ним “человечности”, “доступности”, “контакта”. Она упорно — и в этом ее упорстве есть что-то нецеломудренное — пытается все выпытать о нем, узнать его “до конца”. Присвоить себе его душу. Ее упорство достигает цели — “Есть контакт!”, — и катастрофа наступает прежде, чем она узнает о нем “все”: отец Антоний — не святой (“не старец святый”), а человек как все, “веселый, добрый, злой”; ругается “словами”, мучается от соседства с пьяным скотом, от неустроенности жизни; сам “пьет горькую” и болеет после пьянки. Еще хуже, чем все, потому что монах. “Ей хотелось заорать на него, ударить по лицу, кулаком сбить благостную маску”.
Автор возвращается к вопросу о роли духовника, когда между героями уже назревает разрыв. Отец Антоний отказывается от этого своего служения с позиции, близкой к протестантской: “Людям, народу Божьему удобно иметь под рукой не такого же, как они, человека, а старца, пастыря! Вот его и возводят, выталкивают чуть не насильно туда, где ему совсем не место. А я не старец, понимаешь, и не пастырь никакой, я никто. <…> Мне кажется, происходит страшная ошибка у нас в церкви, подмена. <…> Получается страшная вещь: священство и народ — разведены по разным полюсам — самодовольством одних, слепотой и безволием других. Больше всего люди боятся ответственности и валят ее на плечи духовников, ни за что сами не хотят принимать решения, проявить личную волю”. “Священник — сверхчеловек. А народ — тупое, забитое стадо. Это ошибка всей церкви…” Но как тут не вспомнить, что эти “протестантские” речи исходят от персонажа, запутавшегося и перекладывающего путаницу со своей больной и безвольной головы на здоровые головы прихожан и “коллег”. “Не убедил, батюшка, не убедил”, — тайком вздыхает героиня. Есть ведь и другой церковный опыт духовничества, отличный от неудачного опыта отца Антония и Ани, чья вера и верность не выдержали испытания, искушения страстями, ностальгией по “мирскому” прошлому… Но этот другой опыт остался за границами романа Кучерской.