Но ярче всего подавляющая деградация демонстрируется в большой статье “Язык распавшейся цивилизации”, где прослеживается уже не путь жанра или творческого метода, а распад самого языка, или, более точно, эволюция феномена, который Чудакова называет “публичной речью советского времени”.
Чудакова показывает, как начиная с 20-х годов нормальная речь вытесняется из публичного обихода и возникает условный язык, не имеющий значения сам по себе, но выражающий даже не слово, а жест власти.
Поскольку власть имеет абсолютный авторитет, этот псевдоязык оказывается единственным авторитетным языком. Когда человек пытается заговорить не на своем живом, хотя и диалектном, деревенском наречии, он однозначно выбирает этот публичный псевдоязык. Молодой человек, некогда высмеянный Корнеем Чуковским, говорит: “Девочка, вы по какому вопросу плачете?”, и Чуковский упрекает его в отсутствии речевой чуткости. Но молодой человек хотел быть исключительно вежливым и нашел те слова, которые казались точно соответствующими моменту. На этом месте нужно не смеяться, а плакать. И Чудакова это показывает.
Чудакова приводит дневниковую запись Бориса Эйхенбаума: “Писать „терминами” я не могу. А языка теперь нет” (запись 1949 года). А вот и “термины”, которыми редактор оснастил статью Корнея Чуковского “Некрасов и Пушкин”: “широкий читатель”, “Анненков размазал”, “острая борьба”, “жгучая ненависть” (запись из дневника Корнея Чуковского 1947 года). Кажется, хуже времени, чем 1946 — 1953 годы, в истории русского языка не было.
Чудакова подробно исследует характеристические признаки псевдоязыка. Я здесь назову только некоторые.
“Резкий рост пейоративных значений”, язык становится агрессивным (“Анненков размазал” — типичный пример). Происходит формирование реестра ключевых слов-сигналов. Например, в 20-е годы — словосочетание “революционная законность”. В 30-е это словосочетание уходит, но закрепляется другое — “враг народа”. Набор ключевых слов спускается сверху и утверждается властью. Власть контролирует граждан с помощью языка. Язык маркирует лояльных, и граждане однозначно распознают “чужаков” по их языку, как в солженицынском рассказе “Случай на станции Кочетовка”. Другим важнейшим признаком языка власти является развоплощение слова. Слово изменяет и теряет привычное значение, оно используется исключительно в жестких конструкциях, а сами эти конструкции — бессмысленны. Они только жест власти.
Но как только власть уходит, публичный язык теряет значение — каждое его слово вырождается и становится пустотой. Михаил Задорнов любил спрашивать у публики в начале 90-х, что такое “закрома родины”. Никто не мог ответить.