Александр Елисеев.Советская империя и имперская идея. — “Политический журнал”, 2007, № 28, 1 октября.
“<…> распад Союза был трагедией, но он вовсе не закрывал вопроса об Империи. Более того, в некотором смысле Империя даже стала ближе. К 1980-м гг. уже не было никаких надежд на национальное перерождение СССР, напротив, в руководстве окончательно победило интернациональное крыло, которое и инициировало перестройку. Зато Союз мог быть преобразован в аморфную конфедерацию независимых республик. Собственно, к этому и привела бы реализация пунктов пресловутого Новоогаревского соглашения. Поэтому русские уже не желали в массе своей защищать этот Союз, максимально удалившийся от имперских архетипов. <…> Союз распался, но русские остались на прежних имперских землях и в определенном плане стали гарантом того, что Россия вернется на эти земли, но уже не в форме СССР, а как прежняя, обновленная Империя”.
Еще раз про осиное жало.Евгений Шкловский отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского. — “Топос”, 2007, 17, 19 и 22 октября.
“Мне кажется, любая крупная удача в том или ином жанре сразу задает некий уровень, поднимает планку. Хороши были, например, ранние рассказы Василия Аксенова начала 60-х, я прочел их позже, но ценю их едва ли не выше его романов. Запомнился замечательный рассказ Михаила Рощина „Бунин в Ялте”, а ведь большинству публики автор известен в основном как драматург. В 70-х — как две вершины на горизонте — рассказы почти уже замолкшего Юрия Казакова „Свечечка” и „Во сне ты горько плакал”. 1980 год — предсмертный цикл рассказов Юрия Трифонова „Опрокинутый дом”, на мой взгляд, пик его творчества. Начало 80-х — дебютный, но очень искусный рассказ теперь уже вполне маститого Андрея Дмитриева „Штиль”. Конец 80-х — „Свой круг” Людмилы Петрушевской, ну и так далее. Набрасываю этот пунктир, чтобы подчеркнуть: не материал, не жанр, но Мастер”.
“Собственно, именно через прозу для меня (полагаю, что не только) устанавливается более глубокий контакт с реальностью, я ее осязаю гораздо острее и полнокровнее, она предстает более объемно, в ауре нюансов, в богатстве возможностей. Проживая вслепую обычную, рутинную человеческую жизнь, зрение обретаешь лишь потом, возвращаясь к собственным или чужим, но так или иначе затронувшим тебя впечатлениям. Не случайно, кажется, Бунин заметил, что событие только тогда становится событием, когда о нем рассказываешь”.
“Мне кажется, интернет раскрепощает жанр [рассказа], делает его более лабильным, свободным и динамичным, но и размывает его границы. Традиционный рассказ под его влиянием трансформируется в собственно текст, в некое высказывание по некоему поводу, часто обладающее особой личностностью, исповедальностью, субъективностью. Он сближается с эссе, но в то же время стремится к лаконизму и даже к минимализму, максимально насыщая каждый образ, каждое слово, увлекаясь метафорикой и ассоциациями. Но при этом он кое-что существенное и теряет, в нем появляется своего рода „отвязность” (и, если угодно, развязность), герметичность, „завнутренность”, трудно поддающиеся дешифровке”.