Они действительно идут рекой, но потом река не то чтобы делается шире, просто суши становится меньше, а затем и вовсе не остается, кроме камышовых крепей, похожих на острова, залитые мелкой водой, а после лодка вылетает на эти самые «раскаты» — где берегов уже нет, река «раскатилась» и повсюду — вода и птицы, бесконечное количество, в тростниках, вблизи, вдалеке… Взлетают и садятся стаи. Стоит неумолчный гомон, и за последней стеной камыша уже мерещится море…
— Все звуки надо записать: как они взлетают с воды, как тростники шумят… Может, с тростника начнем?
— Смотрите, цапли!
— Тихо!
— …
— Они тоже молчат.
— Потерпите, всякая птица свое слово скажет, — говорит Николай Иванович. — Подойдем к гнездовьям — они вас не только оборут, но и обгадят, предупреждаю.
— Брайан, — хлопает друга по плечу Алексей. — Ты один без капюшона. Может, тебе шапку дать?
— Дай.
Дает свою бейсболку.
Вдруг впереди, по ходу лодки, начинают удирать какие-то маленькие утки. Они смешно бегут по воде, отталкиваясь лапками и крыльями. Получается звук, как будто они бегут босиком по лужам.
— Стоп! — командует Алексей. — Вот это пишем. Если заглушим мотор и пойдем на веслах, они побегут?
— Побегут.
— Тогда приготовились. Николай Иваныч, глуши мотор! Звук!
Миша:
— Тихо! Я записываю!
Они далеко забираются в птичий мир. Андрей снимает то общие планы — цапель, стоящих у стены камыша, уток и лебедей, громадными стаями кормящихся на мелких местах, чаек, сотнями срывающихся с отмели, то, наоборот, «крупняки»: овсяночку-ремеза, пикающую из своей сплетенной из травы «рукавички», ныряющих за рыбешкой зимородков, варакушку — птичку, превосходно выводящую соловьиные трели, жадно заглатывающих рыбью мелочь пеликанов… Разных, в общем, птиц — поющих, летящих, сидящих на гнездах. Без единого человеческого звука. Ну, может, лодка скрипнет или шепот: «Я чувствую. Это получится. Если бы Гарик был с нами, он бы вложил бы в эти паузы свое железо и отсюда бы как раз пошли вибрации…»
Потом, когда многое уже снято и записано, они вновь оказываются на раскатах. Их разрывает от впечатлений. Они громко говорят, хохочут, кто-то курит.
Брайан:
— Тут основная фишка в том, что идут параллельные потоки времени. Не удастся делать одну тему, потом другую, потому что они одновременно звучат. Это звук Хаоса. И это самое офигительное: гнать три-четыре темы одновременно — причем, может быть, в разных направлениях… Одна — на угасание, другая — на подъем. Третья — только крупными крапинами, как бы вспышками… Хендрикс умел такие штуки делать. Ну и Майлз.