* *
*
Глаз, привыкший к пейзажу, ищет
Святу пищу среди болот.
Но деревья вокруг жилища
Все знакомы наперечет,
Быт убогий, уклад увечен,
Нелюдимы соседи все.
Среднерусский дождливый вечер.
Старосходненское шоссе.
Лишь пестреют в траве игрушки,
Да из дачи наискосок
Кто-то смертно орет частушки,
Словно жизнь запасает впрок.
* *
*
не трави мне душу прошедшим временем
времени нет вообще
время плавает черным семенем
в бабушкином борще
она строгая фартук трогая
ешь говорит расти
а я маленькая одинокая
ложку сжала в горсти
не хочу его это варево
много мне а она
над душою стоит как зарево
ешь говорит до дна
ешь и учись тоже будешь женщиной
маленький мой мятеж
подавляет лихой затрещиной
не выйдешь пока не съешь
над борщом наклонюсь для верности
низко и мне видны
жировые круги поверхности
ужасы глубины
* *
*
Мне снилось, что папа не умер, что он в СПб живет с молодою женой, но всегда на работе. Когда я приехала, дождь колотил по трубе, и бледная женщина в полуистлевшем капоте за мною ходила по тесной квартире своей и все извинялась, и все извинялась за то, что отец не идет, что стемнело, что бросил детей, что ехать пора и сегодня его не дождешься. Автобус катился по улице длинной, как сон, я видела улицу эту и раньше, казалось. Как будто налили чернила на мокрый картон, дорога плыла и в финале совсем расплывалась. Такая картина висела в его мастерской (теперь Александров, приятель его, процветает и тоже женился по новой). На улице той все как у живых, только времени там не хватает. И если захочешь увидеться и посидеть в чаду коммунальном с Нелюбиным, что ли, Сережей, поди разыщи его! И коммуналку на треть распродали, и у отца распорядок не божий на службе. Картина цела — полстены над тахтой. Без рамы она, ибо не был богат Александров в ту пору, когда он впервые на улице той пейзаж рисовал, уходящий на несколько ярдов в грядущее. В этом грядущем ни тени живой, ни света тебе, ни мазка, превращенного в тело, — ну вроде отец из присутствия чешет домой, и я его жду-дожидаюсь: глаза проглядела.
* *
*
Невесомой музыкой хоровой,
Невысоким кружевом в три крючка,
Невеселой готикой над тобой
Среднеевропейские облака,
Как новорожденные, в голубых
И аквамариновых спят шелках.
Ах, какое небо в краях твоих,
Ах, в каких нетягостных облаках!
А мое: то кадмий, а то лазурь,
И уж если облако, то крестись.
Мне лететь в то небо в жару, в грозу ль,
А тебе в трамвае домой трястись.
Вот обратный в небо мое билет,
Но никто не знает наверняка,
Может, мы проснемся, а неба нет,
Ни на чем не держатся облака.
* *