Это ведь когда мы все-все вместе со священником просим буквально, изо всех сил души: Господи, Возлюбленный наш, дай нам главное для любящих Тебя — соединиться с Тобой. Низойди к нам, грешным, не по заслугам нашим, но по любви Твоей. Покажи, что нас любишь: преврати Духом Твоим — Ты все можешь, и Ты нам Сам разрешил обращаться к Тебе, Ты даже велел это совершать — причащаться Тобой “в воспоминание Твое” и еще потому, что “не причащающийся не имеет в Тебе части”, — так преврати этот хлеб и это вино в Плоть и Кровь Твою. Пожалуйста.
На что Господь по ответной Любви к нам и нисходит, отвечая испрашиваемым у Него претворением — то естьтолько после этой усиленной Молитвы— нечувственно, но мистически реально (а некоторым, отнюдь не блажным, дано еще и почувствовать) хлеб и вино, оставаясь видимо хлебом и вином, превращаются в Его Плоть и Кровь. Иначе — чем же мы причащаемся? Без этого самого главного момента в главной части главной церковной службы — нет литургии. Так по крайней мере верят православные и католики. И тот, кто именно “придумал”, кто сочинил свое вместо веками совершающейся литургии, прямой лестницы в Небо, кто все это, очень мягко говоря, учудил — тот, служа вместо главной службы “никакую службу”, становится “никаким священником”.
Но опять же в случае с нашим ох непростым простецом допустим и такую еще возможность. Даниэль буквально истолковывает Христовы слова “Сие творите в мое воспоминание”. В воспоминание — и только.
В этом случае, брат Даниэль, ты уходишь из католиков, приближаясь к лютеранам, которые понимают причастие символически. Но и они не столь все же прямолинейны. Символ — в данном случае символическое причащение — не только прямо указует на Реальность — реальность Божества, а крайне тесно с этой Реальностью связан, так, что Реальность сама просвечивает через символ, сама говорит устами символа. Иными словами, где присутствует символ чего-то — там в некоем важнейшем смысле присутствует и само это что-то. Или Кто-то. Лютеране не так просты, как ты.
Но и это еще не все. В “мессе” Штайна Христос, как и Святой Дух, ни разу не именован Богом, а Бог Отец — Отцом. Христос именуется Учителем, Спасителем, даже Сыном Божьим, даже Господом, но никогда — Богом. Кстати, чем так не нравится Даниэлю церковный Символ Веры, который он не признает настолько, что вынес его за скобки литургии? А тем — другого объяснения я не вижу, — что Даниэль хочет сказать: “Господь” — это посланник Бога, но не Он Сам. Один Бог и два Его посланника — вот что удовлетворяет сердце и совесть брата Даниэля. Это хорошо известная ересь социанианства, лжеучение унитариев о троичности, бытовавшее на Западе в XVI веке и давно развенчанное католической Церковью; но как-то неудобно сегодня так прямо и говорить, читатель скажет, что это “пахнет средневековьем, обскурантизмом — к чему этот прокурорский тон в интеллигентном разговоре?”.