...Штайна жаль по-настоящему. У нашего горемыки места в существующей исторической Церкви — нет нигде. Ни католики, ни православные, ни даже лютеране и кальвинисты, к которым он все-таки ближе в своем “частичном” отрицании Предания, — даже они его своим не сочтут. Потому что и Лютер, человек весьма ученый и весьма логичный по-своему, сохранил важнейшее в церковной традиции — например, все тот же догмат о троичности Лиц Единого Божества (то есть, в отличие от Штайна, он почему-то понимал, “что значит лицо”) и многое другое, что Даниэль запросто перечеркивает. Такой христианскойЦеркви,которая согласна с Даниэлем, ни в настоящий момент, ни в прошлом — никогда не было, нет и не будет, пока Церковь хотя бы в каком-то смысле остается Церковью, а не безблагодатной сектой.
“Вот-вот, вечно вы со своими канонами да постановлениями Соборов, начетничеством и законничеством. Со своим обрядоверием. Вы нам дайте любовь, как Даниэль ее дает. Вот он, настоящий дух христианства — свободы и любви. А не можете — так и оставайтесь в своем церковном углу с бывшими партократами, а теперь — „подсвечниками””.
...Сколько раз я слышал это. И могу только повторить: да, мы нахлебались этого, этой сатанинской пародии на Церковь — досыта и допьяну. Наконец, и сама Церковьвиновата в том, что она — самое главное, самое интересное, потому что самое высокое и самое глубокое на земле, — приелась, наскучила, перестала восприниматься всерьез. И все равно, все равно Церковь стоит на фундаменте основных вероучительных истин, которые и суть догматы. Ну а каноны — это всего-навсего правила, не соблюдая которые очень трудно достичь поставленной цели. Если цель и назначение человеческой жизни — ответить на любовь Бога своей любовью и так — спастись, то любовь “не по правилам”, как и игра без правил, спроста может оказаться не любовью, а “любовью”. Мы не хотим понимать смысла обязательного соблюдения правил, которые отграничивают любовь — от “любви”, Христа — от антихриста, литургию — от ее пустого подобия, а Церковь — от “самочинного собрания”, терминологически правильно называемого — сектой.
Во имя фантома “истинной Церкви” Даниэль Штайн рубит католический сук, на котором сидит: числясь по-прежнему ксендзом, в какой-то незаметный для него самого момент перестает называть свою “Церковь” еврейско-католической (или, пускай, еврейско-православной), а называет “Еврейской христианской Церковью”. Это претензия одной-единственной общины, да еще такой, где абсолютное большинство прихожан — не евреи, а арабы, румыны, поляки, немка-помощница Хильда, — такая претензия, чтобы и в пир, и в мир, и в добрые люди явилась не новая поместная Церковь, католическая или православная, а новая, невиданная и неслыханная со времен первой, апостольской, Иаковлевой, Церковь, по смыслу — равная сразу и