Так что я тогда в некотором смысле “накаркал” — если не крушение, то очень серьезная трансформация художественного мира Маканина уже угадывалась в “Удавшемся рассказе о любви”.
Буквально на следующий год довольно густо пошли тексты, которые Маканин печатал под шапкой “Из книги „Высокая-высокая луна””. Другая поэтика, другие герои, другие ситуации и веяние некоего, что ли, напряженного легкомыслия. То есть легкомыслие было на первом плане, но казалось наигранным, и напряжение за ним чувствовалось нешуточное. Как бы писатель нечто неподвижное и немилое с усилием (но и с глумливым весельем) ломал на наших глазах. Убегал от себя прежнего и, похоже, не очень знал, куда убегает. Тут вот и вспомнился мне “Гражданин убегающий” — типовая ситуация многих вещей Маканина. И, видимо, его творческой судьбы.
Довольно большая часть вещей, опубликованных в рамках проекта “Высокая-высокая луна”, вошла в состав “как бы романа” “Испуг”, о котором мы сейчас рассуждаем. Жанровые обозначения при первопубликациях давались разные. Чаще “рассказ”, но была и “повесть” (“Без политики” — “Новый мир”, 2003, № 8), которая стала в “Испуге” главой под названием “Белый дом без политики”. Именно эта вещь начинается со “старого хера”, который вынесен на обложку. Так что, помня, школярски выражаясь, “творческую историю” “Испуга”, испытываешь серьезные сомнения насчет жанра этого опуса. Ну да, там есть несколько сквозных героев — сам Петр Петрович Алабин, его сосед и приятель Петр Иваныч, его внучатый племянник Олежка. Есть единое место действия — подмосковный поселок где-то рядом с Малаховкой (иногда — Москва). Но все женщины меняются от главки к главке — сегодня Петрович проникает к одной, завтра к другой. Собирается некая цепочка однообразных сюжетиков, из которых большой и единый сюжет ну никак не складывается. Если, конечно, не считать, что единственной и постоянной возлюбленной Петровича была она самая — луна.
Да ведь и Маканин к жанру романа относится в последние годы крайне скептически. Можно вспомнить хотя бы его эссе “Ракурс. Одна из возможных точек зрения на нынешний русский роман” (“Новый мир”, 2004, № 1). Если Маканину верить, так солженицынский Иван Денисович — “наш последний значащий романный герой. Зэксо своей ложкой. Точка, на которой замер (или замерз) русский роман. Потому что замер (или замерз) его герой, доведенный до античной наготы и силы”.
А дальше будет совсем уж плохо: “С тихим ужасом я жду роман-рифму ко всем героям тех былых времен, ко всем нашим отдыхающим — к Онегиным, Обломовым и Болконским. А ведь роман непременно появится. Пошлый роман со скоробогатым героем — зато без комплексов. И вот уже на самых первых страницах молодой рок-музыкант (и немножко оболтус) Женя Онегин знакомо поедет к умирающему дяде… А почему нет?..”