Увы, у очаровательной Мари уже довольно сильно была подмочена репутация, и хотя красота ее никого не могла оставить равнодушной, все же эта красота воспринималась весьма двусмысленно. В понимании большинства мужчин она была не из тех женщин, на которых женятся. И хотя у нее произошел-таки скорострельный роман с Монго, с этим coqueluche des femmes, заразой женщин, как выражаются французы, это не произвело на обоих никакого впечатления. Монго по-прежнему оставался воздыхателем Воронцовой-Дашковой. Мари… Мари думала лишь об одном: выйти замуж, замуж, замуж! Как можно скорей. Как можно выгодней! За титул, за деньги, за светскую славу – за что угодно, только бы поскорей.
Из этих трех карт выпали Мари Трубецкой – деньги.
На одном из придворных балов ее красота нашла-таки себе добычу.
Ехидный Лермонтов очень точно описывал то сокрушительное впечатление, какое красота дам производила на усталых от армейской жизни офицеров:
«Но зато дамы… о! дамы были истинным украшением этого бала, как и всех возможных балов!.. сколько блестящих глаз и бриллиантов, сколько розовых уст и розовых лент… чудеса природы и чудеса модной лавки… волшебные маленькие ножки и чудно узкие башмачки, беломраморные плечи и лучшие французские белилы, звучные фразы, заимствованные из модного романа, бриллианты, взятые напрокат из лавки… – я не знаю, но в моих понятиях женщина на бале составляет со своим нарядом нечто целое, нераздельное, особенное; женщина на бале совсем не то, что женщина в своем кабинете; судить о душе и уме женщины, протанцевав с нею мазурку, все равно что судить о мнении журналиста, прочитав одну его статью».
Алексей Григорьевич Столыпин, который был двоюродным дядюшкой Лермонтова и штаб-ротмистром гусарского полка, влюбился в Марию Трубецкую во время одной мазурки, во время другой сделал предложение и рассказал о своих обстоятельствах, а во время первой кадрили получил улыбку, кивок, пожатие руки и ответ: «Я буду вашей женой!»
* * *
– Вы просто мальчишка, сударь, – сказала Мэри, с трудом сдерживая улыбку. – Откуда вы знаете такие слова? Вам еще рано их произносить!
– Вам же нравится, что я их произношу.
– Да вы еще и наглец!
Из-под полей летней шляпки она лукаво взглянула на юношу, который медленно раскачивал качели. Ветер чуть шевелил подол ее юбки, и Мэри жадно ловила каждое, самое мимолетное его прикосновение к разгоряченному телу.
Ах, какая жара, ну какая жара! Ужасно хочется, чтобы, словно на картине Фрагонара, подол ее взлетел чуть ли не выше головы, и ветер кипел бы в кружевах нижних юбок, как он кипит в вершинах деревьев и в клумбах, полных цветов.