Барятинский пытался отвлечься, но это мало помогало. Он сам не понимал, что с ним происходит. Следовало принять непроницаемый, невозмутимый вид, это было привычно, однако в том-то и дело, что у него непривычно дрожало сердце.
Вдруг он перехватил ее взгляд, устремленный на его бедра.
Черт… резко повернулся, огляделся… слава Богу, все заняты танцем!
– Ваше высочество, умоляю… – пробормотал, ужасаясь сам себе, обезумев от стыда.
Ее взгляд был враз детским, непонимающим, и женским, бесцеремонным, даже наглым.
«Она сама не понимает, что делает», – вдруг догадался князь, но это мало помогло его умирающему самообладанию.
На его счастье, начался la fontaine[5], и он смог, наконец, оказаться поодаль от Мэри – хоть ненадолго. За это время удалось овладеть собой, и Барятинский вернулся на свое место с безупречно-вежливым выражением лица.
Мэри снова заиграла было глазами, но теперь Барятинский держал взгляд точно на ее переносице и довел полонез до конца, ни разу не сбившись, и лицо его с каждым мгновением становилось все спокойней. Правда, в душе по-прежнему что-то дрожало, и он, может быть, единственный из всех с нетерпением ждал окончания бала.
Однако и после полонеза Мэри не успокоилась. Она на минутку исчезла из зала, а потом снова появилась возле Барятинского. Тот, вздохнувший было с облегчением, сделал приветливую улыбку:
– Что угодно вашему высочеству?
– Отойдем вон туда, к жардиньеркам, – попросила Мэри. – Предложите мне руку, князь.
Николай Павлович с улыбкой поглядел вслед дочери, которая под руку с Барятинским медленно прошла к жардиньеркам, декорированным под восточный сад. Сюда со всего дворца снесли пальмы, получился подлинный оазис.
– Наша Мэри как взрослая, – усмехнулся он.
– А Олли совсем спит, устала, – сказала Александра Федоровна, глядя, как жмурится дочь. На расстоянии было незаметно, что она еле сдерживает слезы.
– Девочкам давно пора спать, довольно они сегодня поиграли в больших, – сказал ее муж. – Где там наши воспитательницы?
– Сейчас я пошлю за ними, – улыбнулась Александра Федоровна, делая знак Трубецкому, который, как всегда, был неподалеку.
Тем временем Мэри под прикрытием пальмы повернулась к Барятинскому и сунула руку в карман шаровар.
– Вы курите, князь?
– Конечно, ваше высочество, – улыбнулся он, по-прежнему глядя в ее переносицу. Оттого улыбка вышла напряженной, но Мэри этого не заметила.
– Курите трубку или сигары? Или пахитоски?
– Сигары и трубку, – осторожно ответил Барятинский.
– Я хочу сделать вам подарок, – сказала Мэри и вынула что-то из кармана. – Это трубка. Когда будете курить ее, вспоминайте меня, хорошо? Возьмите же.