Служить ей верно он мог лишь с собственной совестью, не иначе?..
Смерть епископа Мендзылеского, на пышных похоронах которого присутствовал сам примас, пробудила надежды в лагере противников Боны, и на короткое время молва о ее честолюбивых замыслах поутихла. Однако осенью того же года, когда Август стал великим князем Литвы, сам король обговаривал вопрос об его избрании на трон Польши с подканцлером Томицким, после чего вызвал в замок на Вавеле своих вернейших союзников: канцлера Шидловецкого и гетмана Тарновского. Оба они сидели в одном из замковых залов в ожидании аудиенции, пытаясь разгадать, что же им доведется услышать.
— Неужто выборы будут теперь, на ближайшем сейме в Петрокове? — размышлял Тарновский. — Это было бы вопреки всем ожиданиям. Да о них не было б и речи, если б на торжества в Вильну приехал герцог Альбрехт Прусский.
— Но он не приехал, — отвечал канцлер Шидловецкий, — посколько его приглашают только в случае важных и торжественных акций в Короне. Его не пригласят и на сейм Петроковский, это будет сейм обычный, не элекционный.
— Он заявит протест, — буркнул канцлер.
В этот момент дверь отворилась и вошел Кмита.
— Кто заявит протест? — спросил он.
— Каждый честный человек, — уклончиво ответил Шидловецкий.
А Тарновский добавил раздраженно:
— Вы ведь знали, пан маршал, что здесь что-то готовится?! Знали и скрывали это. Вам выгоднее было молчать, нежели предостеречь сенаторов.
— Господь с вами! Что за наветы? Знать ничего не знаю и ведать не ведаю! — отвечал Кмита.
— Ложь! — гаркнул Тарновский.
— Что?! Да это уже клевета, пан гетман! — вспылил Кмита.
— Стыд и позор! — перешел в атаку Тарновский. — Будучи сенатором… не уведомить никого из нас. Даже меня, своего родственника.
— Щебжешин!.. — процедил Кмита сквозь зубы всего одно только слово.
— Речь идет не о семейных спорах, — отмахнулся с негодованием гетман, — а о благе всей Речи Посполитой! О навязывании нам без согласия сената, обманом, нового повелителя! О нарушении законов!
— Законов? — с издевкой спросил Кмита. — И это говорите вы? А мой Щебжешин?
— Да полно вам… — пытался утихомирить вельмож Шидловецкий.
— Сколько бы мне ни пришлось судиться, Щебжешин останется у меня, я выиграю и этот процесс, и последующие! Не уступлю! Слышишь?! До конца дней моих! — кипятился гетман.
— Это моя вотчина, моей матери!
— Сестры, — поправил Тарновский, но его дальний родственник стоял на своем:
— Матери!
— Ради бога, потише! Не сейчас! — просил канцлер.
— И еще за одно ты заплатишь Леливитам: за измену роду, — буркнул уже тише Тарновский.