— Королева-мать, — подтвердила Марина.
— Как? Повтори! Боишься? Значит, и ты против меня? Не желаю. Не позволю! Никаких перемен!
Никаких добавлений к титулу. Королева-мать? Нет! Двенадцать лет обо мне говорили просто „королева“. И будут говорить так еще долго, очень долго — поспешно повторяла испуганная Марина.
На следующий день Боне предстояло объяснение с герцогом Альбрехтом Прусским. Она знала, что король Сигизмунд простил все прежние провинности бывшего великого магистра Ордена крестоносцев и видит в нем теперь лишь верного вассала, сына родной сестры. Она, однако, не доверяла ему, не без оснований усматривая в нем небезопасного соседа, брат которого, Вильгельм, еще совсем недавно добивался руки Анны Мазовецкой. Поэтому, когда герцог во время ужина в трапезной короля спросил, какие еще предстоят торжества, она ответила, обращаясь к королю:
— Вы все время будете с нами, не правда ли, ваше величество?
— Да, — сказал король. — И завтра, когда на Рынке Краков воздаст почести Августу, и через несколько дней, когда начнется коронационный сейм.
Вглядываясь внимательно в своего августейшего родственника, Альбрехт спросил:
— Значит ли это, что завтра, во время торжеств, по правую руку от нового короля сядете вы, государь, а я займу место подле него слева?
— Нет, подле меня, — поправил племянника Сигизмунд, — согласно послевоенному краковскому соглашению. Рядом с сыном сядет королева, его мать.
— Однако же, — не уступал герцог, — как двоюродный брат короля, я полагал, что на коронационном сейме буду вторым поручителем.
— Ох! Вы воевали столько лет, забыв о родственных узах, не думая о перемирии… — словно бы с сожалением заметила Бона.
— Я уже не великий магистр Ордена, — тут же запротестовал Альбрехт.
— Да, — согласилась она. — Но как иноверец вы не можете быть поручителем в католическом королевстве. Впрочем… Ближайшими родственниками и опекунами малолетнего короля всегда бывают родители.
— Стало быть, — спросил он, поразмыслив, — и вы, ваше величество, также можете поручиться за Сигизмунда Августа?
— Кто знает? Может быть, — ответила она надменно. Альбрехт посмотрел на короля, но тот коротко промолвил:
— Поручусь я. Я один.
Сейм, однако, не прошел так гладко, как присяга на верность, которую воздали молодому королю вельможи, часть шляхты, городские власти и весь Краков на Рыночной площади подвавельского града. Сидя на троне между родителями, десятилетний король совершал обряд посвящения в рыцари и, хотя делал это с большим достоинством и серьезностью, не избежал злостных колкостей и даже выпадов со стороны многих старых воинов. „Что же это такое? — разглагольствовали они. — Выходит, посвящение в рыцари оценивается столь низко, что доблестные и прославленные в сражениях шляхтичи рады принять его из рук ребенка? А если бы короновали младенца, то на возвышении вместо трона стояла бы детская колыбель?“ Некоторые нашептывали друг другу на ухо шутку Станьчика, что скоро посвящать в рыцари будет младенец в пасти дракона, но только ударом не меча, а погремушки…