Весь свой гнев и досаду Бона обрушила на Паппакоду, который вернулся из Неаполя через два дня после Виллани и обвинил испанского гранда в вероломстве, добавив, что он в нелицеприятной беседе высказал все самому графу Броккардо.
— Что же из этого следует? Ничего! — пришла в ярость королева. — Тебе следовало заранее узнать, каковы намерения у испанских послов, а не привозить в Бари этого мошенника Броккардо… Если ты только не был с ним в сговоре — а скорее всего, так оно и есть, — то дал провести себя, будто… У меня не хватает слов. Ступай — и обдумай, как нам теперь подступиться к испанскому королю. Чьей поддержкой мы должны заручиться? Доложишь мне об этом завтра, самое позднее послезавтра!
Поздним вечером Паппакода незаметно пробрался в комнату Марины.
— Госпожа совсем спятила, — зло пробурчал он, садясь в кресло. — Самое неприятное, что Виллани успел встретиться с испанским послом еще до того, как я приехал в Неаполь.
— Значит, она тайно, у вас за спиной снеслась с послом?
— Похоже, что так.
— Возможно, она вам больше не доверяет?
— Не думаю. Но она заплатит за все, и за Краков тоже. Ведь могла бы там сделать меня бургграфом, но как бы не так! Я для нее никто! Никто!
— Хватит об этом, — прервала его Марина. — Что обещал вам Броккардо от имени Габсбурга, если… она перестанет требовать срочно вернуть ей деньги?
— Филипп требует большего, — ответил через минуту Паппакода. — Он не желает, чтобы королева выезжала из Бари. Нельзя допустить, чтобы она возвращалась в Польшу через Рим.
— Ага… Что же обещают вам за это?
— Немало. Звание маркграфа Капурсо, поместье в Нойе и пожизненную пенсию.
— А вы… мне? — покосившись на Паппакоду, спросила Марина.
— Сундук с серебряной посудой. — Марина, пожав плечами, громко расхохоталась. Тогда он поспешно добавил: — И еще пять тысяч дукатов.
— И еще… надеюсь, я буду вместе с вами владелицей поместья? — не унималась Марина.
— Слишком много хотите, — пробурчал Паппакода, кривя рот.
— Хорошо. Тогда делайте все сами. Без меня, — проговорила она тихо, но весьма твердо.
Некоторое время оба молчали, наконец Паппакода спросил:
— Вам что, жаль… принцессы?
— Ее? — искренне возмутилась камеристка. — О нет! Она всегда помыкала нами. Говорила, что любого человека можно купить. Вечно кричала на меня! «Иди прочь, надоела!» Нет, мне ее совсем не жаль. Но с тех пор, как мы приехали сюда, она не перестает тосковать по Польше. Вспоминает Неполомице, охоту, пышность и блеск Вавеля, дворцовой часовни. Даже звон великого колокола… А наше Бари не любит! Но отсюда я ей выехать не дам! Не хочу опять в Мазовию.