Оставшиеся господа академики с профессорами пилюльных наук только руками разводят: 'Довольно необычное и весьма странное, г-хм, да, странное, излишне быстро прогрессирующее развитие болезни. Тем более после, ну вы понимаете, Серого финала, это очень странно. Скажем вам правду – очень и очень негативные прогнозируемые симптомы. Да-да, конечно же, мы всенепременно ещё и ещё раз соберём консилиум. Ну, что вы, что вы, это ведь тоже в наших интересах…. Мы не сомневаемся – повторная операция однозначно увеличит ваши шансы на выздоровление. Да, я уверен в своих словах. И коллеги тоже уверены'.
Бла-бла-бла, платите золотом, лейте бесценное топливо, приезжайте, только обязательно с охраной, на повторные осмотры и консультации, сдавайте бесчисленные анализы и ещё раз анализы. Крови, мочи, прочей вонючей дурноты и может быть, может быть….
Надоели! Только средства тянут, волки в белом, а толку никакого! Ноль. Зеро. Смысла не вижу. И ещё – мне всё надоело. До отупения и безразличия. Надоели постоянная, заставляющая жалобно скулить боль в суставах и не проходящий, не развеивающийся никак серый туман в глазах. Достали ржавые, гнутые винтом, штыри под рёбрами, что мешают сокращаться моей истрепанной стрессами, бесчисленными нервными срывами и выматывающими гонками, именуемыми сексом, сердечной мышце. Измотала, измучила ежедневная отработка неведомым бойцом невидимой армии штыковых ударов в район печени. Длинным коли, коротким коли! И не забывает ведь проворачивать при каждом ударе зазубренную стальную полосу, отличник боевой подготовки, сука. Всё так надоело, что я уже сжился, сроднился с навязчивым желанием налить себе полный, до овальных краёв, бокал коньяка и запить этим 'нектаром' горсть белых горошин. Глотать терпкую жидкость гулко, шумно, обливаясь и надсадно дёргая дряблым кадыком, запуская на-перегонки тонкие янтарные нити струек по морщинистой коже подбородка и седой щетине. А потом гулкая пустота и всё. Но нельзя – вне кладбищенской ограды лежать не хочется, да и трусостью в квадрате будет выглядеть такой поступок. Лично для меня выглядеть будет. Получится, что словно бы сбежал, сдался, плюнул на всех и дела не закончил. Оставшиеся партнёры и шакалья стая родственничков – гиены не умирают -скроют мой позор, конечно, никому словечка дурного в общинах не расскажут. О покойниках только хорошее говорить надо или сниться будут. Я тем более и строго в кошмарах. Уйду я для всех красиво, как положено уходить старикашкам, что зажились на белом свете, после долгой и продолжительной болезни. Лягу в ограде и к месту моего упокоения будут приходить в будущем народившиеся юные гении и таланты, возлагать цветы и перечитывать про себя бесконечные строки помпезной эпитафии на плите чёрного мрамора и давать слово, что они достигнут того же. То есть набьют свои закрома и карманы ещё больше. Клятвенно будут обещать, со всей пылкостью юности, что они, когда придёт их время, умрут также достойно – сдохнут, восседая в инвалидном кресле на собрании руководителей, до конца 'стоя у руля'. И электронное стило выпадет из ослабшей руки, так и не завершив начатую подпись.