Но вот победный марш отвлек его от этих мыслей. Все тот же. Четкий. Громкий. Всепобеждающий. Это идет победоносная фаланга. Весь театр встал на ноги.
— Да здравствует Евфрон! Слава! Слава! — Рев трибун слился с чеканным шагом фаланги. Лохи выстроились на поле театра. Появился Евфрон. Он поднял меч. И вся толпа, в знак приветствия, с ревом и воем вскинула вверх руки.
И когда Евфрон сел в кресло, специально для него изготовленное лучшими мастерами, на сцену вышел Сострат. Шум мгновенно смолк. Сострат начал речь:
— О, друг всех граждан, о, ясное солнце! О, светоч разума! О, мудрость и сила! Я говорю о тебе, о Евфрон, этими стихами, но разве найдется среди нас Гомер, или Гесиод, или Пиндар, чтобы воспеть тебя так, как ты достоин? Разве сможет кто-то из нас описать всю твою мудрость, твою решимость и силу? О! Если бы мы слушали не тебя, а наш злополучный Совет, если бы победил в этом споре Кинолис! Все мы уже лежали бы у этих стен, и жены наши уже бились бы в грязных лапах врагов. И счастье, что не пришлось им, нашим женам и матерям, кидаться вниз со стен, дабы не попасть в руки поработителям! И все это сделал ты! Ты укротил Совет! Ты построил новые стены! Ты изобрел «кабанью западню». Ты склонил к нам милость Амаги. И вот Агар повержен. Он сейчас дрожит в Неаполе, и мы решаем — жить ему или умереть!
— Смерть ему! — взревел амфитеатр тысячами голосов.
— Да будет так! — ответил Евфрон.
— И он достоин этого, подлый тиран! — продолжил дифирамб Сострат. — Ибо он и его воины коварно напали на нас, когда мы праздновали Дионисии. Этим они оскорбили и бога Диониса! Но победила весна! И сила и разум! Мы чувствуем, как Дионис ласкает нас теплым ветром. Наш город полон ласточек и голубей, а значит, боги благосклонны к нам! И посмотрите, друзья мои, как пышно зацвела земля! Как буйно тянет свои лозы виноград! Как зеленятся посевы пшеницы! Как весь город наш напоен ароматом цветущих яблонь, маслин и акаций! Но ничего этого мы бы уже не видели, если бы не он, наш вождь и верховный правитель Евфрон, сын Агасикла!
И вновь радостные крики мужчин и женщин, всех, кто защищал город, слились в единый хор восторга.
Сириск стоял и слушал, но все больше и больше голос отца, плакавшего во время похорон на могиле Крита, вытеснял эти крики: «…и как язык мой такое промолвил — сын мой мертв… О, это утро… зачем я отпустил его? Да разве мог бы я удержать его, совсем еще юного. Родина для него была дороже всего на свете. А как все любили его! Как я и Аристо ждали его прихода, когда он надолго уходил из дома. А когда появлялся — словно солнце освещало наш дом. И даже будучи так занят, он не забывал ни о ком. Всем приносил подарки. И даже рабы не оставались без внимания… А как он мечтал о клере, хотел восстановить дом, как радовался каждой виноградной лозе, каждой веточке миндаля, когда набухают почки и розовые, как его ланиты, лепестки вырываются из них наружу. Не для него теперь растет лоза! Не увидит он цветов! Не вдохнет аромат маслин и акаций. Злой Танат уже испил жертвенной крови, уже душа его у Аида, уже Персефона глядит в его чистые глаза… О, боги! Почему я не ушел раньше него? Почему зависть Марса столь ненасытна? Не от того ли, что он был так прекрасен? И разве утешат отца добрые слова граждан? Разве слова благодарности тех девушек, кого защитил он собой, облегчат муки отца? Нет, нет, нет!»