— О чем ты говоришь? — немеющими губами выдавливаю я. — Рум, что ты пытаешься мне сказать?
Серокожий гигант печально улыбается.
— Он умер не сразу, Трис. Сперва ему дали возможность воплотить в жизнь свою мечту, одно заветное желание, стоящее гораздо дороже жизни. Исполнить последнюю, так сказать, волю. Насмешка, конечно, над поверженным и окровавленным врагом, но порой и насмешка может дать крохотный шанс на победу. И он выбрал… жизнь. Не для себя, нет, но для своих наследников, для будущего дитя, которых у нас всегда рождалось так мало. Он выбрал ее для того, чтобы продолжить свой род. И ему предоставили это право. Позволили провести последнюю ночь с женщиной. Правда, не предупредили, кого изберут ему в жены, а сам Вертовах не смог увидеть — его предусмотрительно ослепили… — Рум тяжело вздыхает, и мне становится чуточку страшно. — Я был там в тот день, Трис. Знал, что он выбрал, но ничего не мог изменить, потому что точно так же был прикован и ранен, обессиленный и ослабленный. Почти потерял надежду. Думал, не вырвусь. Но мне, как и ему, все же предложили желание…
Я замираю от странной мысли.
— И что же ты выбрал?
— Посмертие, — шепчет мой верный дух. — Всего лишь возможность жить после смерти так, словно я все еще могу дышать и чувствовать. Словно все еще жив и могу по-прежнему вести свой народ к победе. Да, победа… вот что двигало мной тогда. Стремление победить. Месть. Жажда крови. Надежда на возвращение. И мне, на мое горе, дали такую возможность. Даже обрадовались, что я согласен на все, лишь бы выжить, совершили древний обряд Изгнания, оторвав душу от тела. Дали мне крохотный шанс уцелеть, хотя риск был огромным. И я уцелел. Когда-то мне казалось, что потом я смогу этим воспользоваться, отыщу твою искорку, разбужу твою силу и сумею сделать так, чтобы ты перешла на нашу сторону. Думал, без труда совершу то, чего вот уже три тысячелетия никто не мог — обращу тебя против своих же врагов, чтобы покончить с этим раз и навсегда, но, к счастью, судьба распорядилась иначе… — у бескрылого духа обреченно опускаются плечи, а затем и ноги подгибаются, будто от невыносимого груза вины. — Ты выросла совсем другой, девочка. Ловкой, сильной и неиспорченной. Ты сумела найти свою силу и обрела то, чего нам всем так не хватало — незамутненный взгляд на глупые склоки, которые, как оказалось, и выеденного яйца не стоят. Ты и меня разбудила, Трис. Заставила многое увидеть совсем другими глазами. Изменила меня, почти уничтожила, но даже этим спасла от настоящей смерти, ибо, как оказалось, она не в разбитом сердце и не в сломанных крыльях, а в равнодушии и закостенелой злобе, которая так долго вела нас за собой. Прости меня, Трис. Я едва тебя не погубил. Если бы не заклятие, если бы не потерянная память и время, я бы вырастил тебя в ненависти и в той самой злобе, которая когда-то уничтожила мой народ. Я бы изуродовал твою душу. Я готов был пожертвовать всем ради древней вражды. Даже тобой. Прости меня, девочка. Прости старого дурака и не держи зла на его слепоту. Моя смерть, признаюсь, не была легкой, трое суток наедине с болью никого еще не сделали покладистым, но я хорошо понимаю, что даже это не может служить оправданием… я слишком виноват перед тобой, а потому недостоин свободы, которую ты мне подарила.