— Я так и знал, что ты меня обвинишь в стремлении к личной славе. Но ты пойми, слава армии слагается из славы рядовых бойцов.
Иволгин потупился, потом поднял глаза на Драгунского:
— Застоялся ты, Валерий, на Бутугуре. Прорвался, вот и заклокотал, как хинганский ручей, — вокруг одни брызги да пена...
— Ну, что ж, спасибо за лестную характеристику, — поклонился Валерий. — Только не обижайся — в тебе я тоже не вижу особой мудрости. Взять хотя бы этот нелепый случай у публичного дома. Ведь ты же смазал успехи всего батальона, в том числе и свои.
— Каким же образом?
— А вот таким. Мне известно, что Паркер под давлением своих солдат представил наших десантников к наградам, а тебя — к высшему ордену. Вообрази, сколько было бы шуму в нашу пользу! Английская королева и американский президент награждают советских воинов! А теперь все летит насмарку — никаких наград. Понял?
— Ничего, переживем. Надеюсь, американские и английские солдаты нас не забудут. — Иволгин прошелся по комнате, повернулся к Драгунскому, гневно сверкнул глазами: — Не нужен мне орден хоть от самой английской королевы, если привезут его мне на рикше. Понял? Не ну-жен!
События, последовавшие сразу после смерти Ветрова, в какой-то степени ослабили, притупили острую боль, вызванную столь тяжелой утратой. В час его кончины в бригаду пришла сногсшибательная новость о капитуляции Японии. Потом начались упорные бои на берегу Гольюр-хэ. Затем — дерзкий рейд в глубокий вражеский тыл, потребовавший от каждого предельного напряжения всех сил. И горе как бы отступило на второй план, рассеялось в опасностях, хлопотах и тревогах.
Но десантники не могли забыть своего комбата, к которому привыкли за четыре года на забайкальской пограничной сопке. Особенно остро они почувствовали его отсутствие в Мукдене после вступления в город жилинской бригады, когда смертельная опасность миновала и можно было оглядеться, подумать о погибших товарищах.
Вероника все это время ходила как потерянная, никого не замечала, ни с кем не разговаривала. По вечерам плакала, прижавшись щекой к ветровской шинели, которую захватила с собой, отправляясь с воздушным десантом в Мукден. Аня Беленькая пробовала отвлечь ее от мрачных дум, как-то начала рассказывать ей об ухаживаниях Драгунского. Вероника слушала ее с опущенной головой, с полными слез глазами, потом тихо сказала:
— Ты извини меня, Аня, но мне надо побыть одной.
Огорченная Аня пошла в казарму, потом направилась, не зная зачем, к домику, где жил Иволгин. По пути она встретила Викентия Ивановича.