– То есть почему же я? – удивился К.
– Ведь вы обвиняемый, – сказал служитель.
– Да, – сказал К., – но тем больше оснований у меня бояться, что он может повлиять если не на самый исход судебного процесса, то, во всяком случае, на предварительное следствие.
– Да, конечно, – сказал служитель, как будто мнение К. не противоречило его мнению. – Но ведь здесь у нас, как правило, безнадежных процессов не ведут.
– Правда, я думаю несколько иначе, – сказал К., – но это мне не помешает как-нибудь взять в оборот вашего студента.
– Я был бы вам очень признателен, – сказал служитель несколько официально; казалось, он не верит в исполнение своего сокровенного желания.
– Но возможно, – продолжал К., – что некоторые ваши чиновники, а может быть, и все заслуживают того же.
– Да, да, – согласился служитель, словно речь шла о чем-то само собой понятном. Тут он бросил на К. доверчивый вэгляд, чего раньше, несмотря на всю свою приветливость, не делал, и добавил: – Все бунтуют, ничего не попишешь.
Но ему, как видно, стало немножко не по себе от этих разговоров, потому что он сразу переменил тему и сказал:
– Теперь мне надо явиться в канцелярию. Хотите со мной?
– Мне там делать нечего, – сказал К.
– Можете поглядеть на канцелярию. На вас никто не обратит внимания.
– А стоит посмотреть? – спросил К. нерешительно: ему очень хотелось пойти туда.
– Как сказать, – ответил служитель. Я подумал, может, вам будет интересно.
– Хорошо, – сказал наконец К., – я пойду с вами. – И он быстро пошел по лесенке впереди служителя.
В дверях канцелярии он чуть не упал – за порогом была еще ступенька.
– С посетителями тут не очень-то считаются, – сказал он.
– Тут ни с кем не считаются, – сказал служитель. – Вы только взгляните на приемную.
Перед ними был длинный проход, откуда грубо сколоченные двери вели в разные помещения чердака. Хотя непосредственного доступа света ниоткуда не было, все же темнота казалась неполной, потому что некоторые помещения отделялись от прохода не сплошной перегородкой, а деревянной решеткой, правда доходившей до потолка; оттуда проникал слабый свет, и даже можно было видеть некоторых чиновников, которые писали за столами или стояли у самых решеток, наблюдая сквозь них за людьми в проходе. Вероятно, оттого, что было воскресенье, посетителей было немного. Держались они все очень скромно. С обеих сторон вдоль прохода стояли длинные деревянные скамьи, и на них, почти на одинаковом расстоянии друг от друга, сидели люди. Все они были плохо одеты, хотя большинство из них, судя по выражению лиц, манере держаться, холеным бородкам и множеству других, едва уловимых признаков, явно принадлежали к высшему обществу. Никаких вешалок нигде не было, и у всех шляпы стояли под скамьями – очевидно, кто-то из них подал пример. Тот, кто сидел около дверей, увидел К. и служителя, привстал и поздоровался с ними, и, заметив это, следующие тоже решили, что надо здороваться, так что каждый, мимо кого они проходили, привстал перед ними. Никто не выпрямлялся во весь рост, спины сутулились, коленки сгибались, люди стояли, как нищие. К. подождал отставшего служителя и сказал: