Святой боже! Разбил окно, вломился в квартиру, да еще балансировал на этой балке…
— Не балансировал, можешь не сомневаться…
— Нападение, убийство, избиение. И если честно, то даже кража. Ведь ты же фактически выкрал этот кейс с рукописью.
— Сэм, ради бога! Я же просто вернул украденную собственность. Я — сознательный гражданин, честно исполняющий…
— Хватит трепаться. Пойдем лучше послушаем, что скажет Ладлоу.
— То есть я тоже могу пойти?
— А почему бы тебе не пойти? Так я хотя бы смогу приглядеть за тобой, — пошутил он и нехотя добавил: — Можешь даже еще раз попытаться его расколоть. Как ни странно, с тобой он скорее что-нибудь выболтает.
Кажется, и на самом деле Ладди в этот раз — наверное, впервые в жизни — готов был сказать правду, то есть признаться. Или на мягком жаргоне уголовников — расколоться.
Временами такое случается. И чаще, чем об этом становится известно. Преступник просто созревает для признания. И не пытайтесь объяснить этот феномен обращением к религии, фрейдовскими комплексами или какими-то психическими отклонениями, хотя, может, отчасти это и так.
Я об этом знал.
Мы вошли в комнату для допросов. Ладди уже проинформировали о его правах, не говоря уже о многократных напоминаниях, что он может не раскрывать рта. Ладди хотел что-то сказать, но один из его адвокатов прервал его, заметив, что он не обязан говорить.
— Давай, Шелдон, приступай.
Все еще «Шелдон».
Я подошел и сел на край стола:
— Привет, приятель.
Тупая, лошадиная, несколько побитая рожа повернулась ко мне.
— Проклятье! А я-то думал, что смог приложить тебя!
— Нет, ты и приложил. Я, наверное, с минуту был в отключке. А показалось — час. — Я закурил. Протянул пачку Ладди, но он покачал головой.
— Чем ты меня огрел? — спросил он.
— Лампой. Ну а потом еще пнул разок.
Он смешно осклабился:
— Краем глаза я видел, как ты ее поднял, но не придал значения. Так, значит, это была лампа? Ха!
— Да, ею я тебя и шарахнул. Жаль, не расколол тебе башку, как тыкву.
— Мою не расколешь. Я и почище получал затрещины. — Он медленно покачал головой. — Сколько раз мне доставалось!
Он замолчал. Я тоже ничего не сказал.
Ладди поднял на меня глаза.
— Эдди умер, да? — Он погрустнел, как клоун, изображающий печаль. Но только на этот раз это не было игрой.
— Умер, — сказал я.
Ладди ругнулся. Но странно, что ругательство не выглядело грязным.
— Дай закурить, — передумав, попросил он.
Я протянул ему сигарету. И в этот момент почувствовал, что он сейчас заговорит. Его час пробил. Подождав, пока он закурит, я сказал:
— Эдди погиб. И Рыкун тоже. Впрочем, ты знаешь, что случилось с твоим дружком. И с Виком тоже. Ведь о Викторе тебе известно правда, Ладди?