Стоя перед ним, я не впервые подумал, что для кого-либо, кто никогда не слышал о Христе и христианстве и не знал, что смотрит на нечто прекрасное и вдохновляющее, человек, прибитый к кресту и скорчившийся в агонии, выглядел бы ужасным символом жестокости и насилия, мучений и смерти, постоянным напоминанием о боли и горестях, унизительным изображением бесчеловечного отношения людей к себе подобным. Почти наверняка он бы подумал, что постоянное созерцание такого символа граничит с патологией. Ему было бы очень трудно поверить, что распятие воплощает красоту, добродетель и величие человеческого духа, и он счел бы вас сумасшедшим, если бы вы сказали ему, что оно является многовековым символом христианской надежды, доброты, веры и справедливости.
Я бросил взгляд через плечо. Девушки двигались в полумраке, словно быстрые тени. Лула уже находилась возле полуоткрытой двери, восемь остальных приближались к ней. Несколько секунд я наблюдал за матовым блеском их покачивающихся бедер, чувственными движениями ягодиц, смотрел на гладкую кожу их спин и ног, восхищаясь прекрасной наготой и позволив глазам в последний раз отдохнуть на столь яростно поносимой «леммингами» плоти…
Потом я отвернулся и взял в руки крест.
Большое распятие весило, возможно, восемьдесят фунтов, и, протащив его по длинному проходу, я пыхтел от изнеможения.
— Что это такое? — удивленно спросила Бритт.
— Это… ну, просто для использования в случае необходимости. Например, когда начинается пожар и вам нужно разбить окно.
Снаружи снова донесся шум, но не похожий на предыдущий. От него по-прежнему кровь стыла в жилах, но теперь он походил на крики толпы в Колизее, когда последний гладиатор испускал дух. Казалось, что-то только что закончилось… или, напротив, началось.
— Откройте дверь. Быстро!
Бритт повернула ключ и надавила на позолоченную ручку. Когда дверь приоткрылась на несколько дюймов, я увидел толпу мужчин и женщин, которая наконец сдвинулась с места. Люди бежали по траве к церкви.
— Вот вам и необходимость, — сказал я. — Открывайте дверь настежь! — Повернувшись к проходу, я крикнул:
— Лула — пошли!
Бритт стала давить на тяжелую дверь, пока она не открылась настолько, чтобы пропустить меня с моей ношей. Проходя мимо девушки, я велел:
— Когда я выйду, захлопните дверь, заприте ее и бегите так быстро, как еще ни разу не бегали.
Она тихонько вскрикнула, но я не посмотрел на нее. Я начал спускаться по широким ступенькам, когда услышал позади гулкий звук захлопнувшейся двери. Удар, казалось, отозвался эхом в моем солнечном сплетении, так как я споткнулся и чуть не упал, но все же смог завершить спуск на ногах. Сделав два нетвердых шага по траве, я впервые поднял взгляд и застыл как вкопанный, так как увидел «Божьих леммингов», бегущих ко мне с истошными воплями.