Поставив свой портфель на снег, Одиноков поднял воротник пальто, спрятал руки в карманы. Он уже не махал Мурашкину, чтобы тот шёл быстрее.
Одиноков всегда спокоен. Улыбается редко. Иногда Мурашкин спрашивает Одинокова, о чём тот думает. Но Одиноков только пожимает плечами. Тогда Мурашкин ещё сильнее уважает своего друга.
Дойдя до Одинокова, Мурашкин снял варежку, и они пожали друг другу руки. Как два восьмиклассника. Одиноков давно научил друга здороваться по-взрослому. Ещё до школы.
— Я на четырёх ёлках был! — сказал Мурашкин и протянул Эдику тёплый мандарин.
— А я — на шести, — Одиноков достал оранжевую морковку с отгрызенным хвостиком и дал Мурашкину.
— Морковка! — обрадовался Мурашкин.
— А что это у тебя варежки красные? — спросил Одиноков.
Мурашкин смутился. Одинокову-то хорошо, у него перчатки настоящие, с пятью пальцами. А у Мурашкина ладонь меньше. Такого размера перчаток не бывает.
— Слишком яркие! — добавил Одиноков. — Как у девчонки!
Возразить было нечего, и Мурашкин опустил голову.
Но он не обиделся. Он никогда не обижался на Одинокова. На Одинокова обижаться нельзя. Он всегда прав. Бывают такие люди. Он всегда всё знает. Потому что часто читает книгу «В мире мудрых мыслей» и смотрит по телевизору учебные программы.
Снег с асфальта ещё не убирали, и идти Мурашкину было нелегко. Но когда он стал отставать, Одиноков крепко взял его за рукав и провёл немного на буксире. Пока не вышли на открытое место, где снег сметало сильным ветром.
— Ты, между прочим, третий пример решил? — спросил Одиноков.
— Решил! Шестнадцать ровно, как в ответе! — Мурашкин улыбнулся. По математике у него пять. У Одинокова — четыре.
— А я и не решал, — сказал Одиноков беспечно. — Я фигурное катание смотрел.
— И я смотрел! Я в Пушкине смотрел, у бабушки.
— В Пушкине хорошо, — сказал Одиноков. — Там каток хороший. Я туда в прошлом году ездил с отцом.
— А я вчера с отцом в хоккей играл во дворе, — сказал Мурашкин. — Выиграл. Сорок — тридцать девять.
Одиноков посмотрел на Мурашкина сбоку и улыбнулся. Но ничего не сказал. Он тоже часто проигрывал Мурашкину. Хотя играл гораздо лучше.
Помолчали.
Метель толкала их то в грудь, то в спину. И казалось, что огромные новые дома с белыми, будто выкрашенными снегом, стенами дрожат и качаются. Как ледоколы в Северном океане.
Свернули в переулок. Стало совсем темно. Фонарей в переулке нет, а окна утром не светятся.
— Первый — математика! — громко сказал Мурашкин. Он боялся темноты. В переулке носились тёмные вихри. Идти стало ещё труднее.
— Если на большой переменке Вихров опять полезет, ты крикни, — сказал Одиноков.