«Не надо сердиться, хозяйка, – сказал К. – Я ведь слова не сказал против Кламма, но силой обстоятельств я все-таки имею к нему какое-то отношение, это-то даже самый ярый поклонник Кламма оспаривать не станет. Так что сами понимаете. Оттого я и начинаю думать о себе, как только упомянут Кламма, тут ничего не поделаешь. Но знаете, хозяйка, – и К. взял ее за руку, хотя она слабо сопротивлялась, – вспомните, как плохо кончился наш последний разговор, давайте хоть на этот раз не ссориться».
«Вы правы, – сказала хозяйка, склонив голову, – но пощадите меня. Ведь я ничуть не чувствительней других людей, напротив, у всех есть много больных мест, а у меня одно-единственное».
«К сожалению, это и мое больное место, – сказал К., – но я постараюсь взять себя в руки, только объясните мне, уважаемая, как я смогу вынести в семейной жизни эту потрясающую верность Кламму – если, конечно, предположить, что Фрида в этом похожа на вас?»
«Потрясающая верность? – сердито повторила хозяйка. – Да разве это верность? Я верна своему мужу, при чем тут Кламм? Кламм однажды сделал меня своей любовницей, разве я когда-нибудь могу лишиться этого звания? Вы спрашиваете, как вы перенесете такую верность со стороны Фриды? Ах, господин землемер, ну кто вы такой, чтобы осмелиться это спрашивать?»
«Хозяйка!» – предостерегающе сказал К.
«Знаю, – сдалась хозяйка, – только мой муж таких вопросов не задавал. Мне непонятно, кого можно считать несчастнее – меня тогда или Фриду теперь? Фриду, которая бросила Кламма по своей воле, или меня, которую он больше к себе не звал? Может быть, все-таки Фрида несчастнее, хотя она еще не знает всей глубины своего несчастья. Но тогда это горе занимало все мои мысли, потому что я непрестанно себя спрашивала и, в сущности, до сих пор спрашивать не перестала: почему оно так случилось? Трижды Кламм велел тебя позвать к себе, а в четвертый не позвал! Четвертого раза так никогда больше и не было! А о чем другом я могла думать в то время? О чем еще могла я разговаривать со своим мужем, за которого я вскоре вышла замуж? Днем у нас времени не было, этот постоялый двор достался нам в жалком состоянии, надо было как-то его поднять, – но по ночам? Годами мы разговаривали ночью только о Кламме, о том, почему он переменил свои чувства ко мне. И если мой муж во время этих разговоров засыпал, я его будила, и мы снова продолжали тот же разговор».
«Тогда, – сказал К. – я, с вашего разрешения, задам вам один очень невежливый вопрос».
Хозяйка промолчала.
«Значит, спрашивать нельзя, – сказал К. – Что же, мне и так все понятно».