— Лука был отшельником, — рассказывал Иван Демидович по дороге внимательно слушавшему Макару. — Толком про него уже никто ничего не знает, больше выдумывают, но вроде как он из нашей деревни ушел, когда ему было тридцать лет, и поселился в лесу. Лукина поляна, так до сих пор то место называется. Ты не торопись, идти нам еще прилично.
— А на машине нельзя было проехать? — огляделся Макар.
— Нет, туда никак не проедешь. Сейчас с дороги свернем — и дальше почти четыре километра лесом. А может, и больше — давненько я там не был.
— Не заблудимся? — насторожился Макар.
— Заблудимся, заблудимся, — кивнул Иван Демидович. — Или нас медведи съедят.
Макар хмыкнул и больше вопросов не задавал. А старик продолжал рассказывать.
На поляне Лука соорудил что-то вроде землянки, в ней и жил. К зиме подготавливал ее, а летом туда почти не заходил — спал на голой земле. Только во время сильного дождя прятался, да и то не всегда. Ел, что бог пошлет, но вообще-то его шатонинские родственники подкармливали. Очередность установили: одну неделю одни кормят, вторую — другие и так далее. Самое главное — он на себя обет молчания взял и от имени отказался. Перед тем как уйти в лес, объявил, мол, имени своего он недостоин, его, то есть имя, заслужить надо. И пошел… заслуживать. В лесу он прожил без малого лет пятнадцать. Его бы, пожалуй, впору было к святым причислять, если бы не ужасный его облик.
— Запаршивел весь, говорят, — рассказывал старик. — К тому же умом был тронутый. Ну, что тронутый, так оно понятно: какой человек в своем уме в лес жить отправится, на земле спать и кору глодать? Он бы и помер непременно ближайшей же зимой — у нас тут для отшельников климат неподходящий, но родня его землянку утеплила. Мать моя рассказывала, что Лука ругаться на родственников-то хотел, но не мог. Обет не позволял! Уж чем утепляли — не знаю, но прожил он в ней долго.
— А землянка и сейчас стоит? — спросил Макар.
— Нет, землянки нет. После смерти Луки из ближайших сел народ набежал, и разобрали ее по бревнышкам. Вроде как святыню, должно быть. А что не разобрали — то мальчишки порушили. Вообще, конечно, нездоровый ажиотаж поднялся после его смерти, — солидно заметил Иван Демидович. — При жизни как-то… поспокойней было.
Пока Лука жил отшельником, прежнее его бытование в деревне как-то подзабылось. До тридцати лет жил в Шатонине и ничем особенным себя не проявил — жил с родителями, не женился, дома своего не завел. «На барана был похож, по словам матери моей, — бросил Иван Демидович. — Курчавый и малость глуповатый». После его ухода на семью Луки поглядывали кто с сочувствием, а кто с издевкой — мало радости в том, что мужик крышей съехал и отшельником себя возомнил. Ребятишки его боялись из-за страхолюдной внешности и в лес к нему не совались. Остальные просто стороной обходили — мало ли что ненормальному в голову взбредет! «Странно еще, как его милиция в покое оставила, — удивлялся Иван Демидович. — Тунеядец ведь он был, по закону-то». Как бы то ни было, Лука прожил в лесу пятнадцать лет. И вот однажды, в начале сентября, он появился в деревне.