Лилины вещи трогала без стыда. Отдельно откладывала открытки, письма, мелкие документы – всё это нужно будет прочитать, изучить, но на досуге. Вымыла вазочки и всю декоративную посуду. Вычистила с «Ванишем» ковры. Продезинфицировала ванную комнату. Растворила тонкий налёт извёстки в унитазе. Вымыла пол. Развесила ещё влажные, по мокрому проглаженные шторы. И дышать стало легче – солнце выключилось.
У Лили всегда было красиво, но теперь стало – как китайский фарфор или крыло бабочки. Страшно притронуться.
Потом решила вымыться сама. Нежным гелем размыла трёхдневный больной пот. Вымыла волосы и лицо. Долго смотрела на себя в зеркало – она сильно похудела за это короткое время. Расчесалась мокрой расчёской. Накинула длинный шёлковый халат.
Прибранная квартира стала особенно спокойной и пустой.
Взяла стакан воды. Села на диван, поджав ноги. Теперь она могла думать о Лиле, бесконечно думать о Лиле, потому что впереди – бесконечность. То ли наступила уже ночь, то ли шторы оказались настолько плотными, что пришлось включить электричество, сделавшее помещение внутренним – замкнутым на себе, как лента Мёбиуса.
Анна ещё не до конца понимала, какое удовольствие доставляет ей давящая тишина, но помнила, сколько прожила в этой тишине Лилия, и следовала за ней.
Смерть той больше не пугала, потому что та продолжала существовать в каждом предмете, и в целостности квартиры, и в шёлковом халате. Отчаянно пугала боль, которую пришлось перенести той – рассечённое лицо, разбитая голова – и Анна была почти готова сама причинить себе вред, но ведь не прошли ещё годы тишины.
С каждым глотком воды погружалась всё глубже и не знала, смотря в противоположную стену, была ли та красивая или уродливая, добрая или злая, высокая или низкая, но – была (по-прежнему), была, пусть на грани реальности; и её тень – вот, ложится на стену и ползёт, изгибаясь, между полом и стеной; и её запах не утечёт отсюда.
Может, и не в полночь – часы в последнее время сбились, запутались – и не только из розового прямоугольника, но изо всех углов яркого от чистоты ковра, побежали маленькие человечки, разряженные, как на карнавал. И тут же, опоздав всего на долю секунды, забили часы, заиграли свои механически-сбивчивые мелодии, иногда заметно замедляясь и растягивая звуки, но всякий раз снова возвращаясь в ритм. Человечки танцевали, танец их состоял из движений резких, механических в той же степени, что бой часов. Вздрагивали кисейные бледные одежды, лилипутики кланялись, сморщенные личики их оставались серьёзны.
Внезапно в часах заела пружина и звук спустился вниз. А потом беспомощно заквакал, зацокал, и человечки, вырвавшиеся из танца и ритма, заскакали вокруг, бесшумно хохоча, захлопали в ладоши под самым ухом Анны, запрыгали на одной ножке. Слабо улыбнулась, глядя на их озорство.