Кешка с детства мечтал стать начальником. Ну хоть каким-нибудь. Чтоб при галстуке, и с папкой — никогда не расставаться. Он для этого случая пять зим берег ненадеванными стеганые бурки с калошами. Но… В начальники его никто не звал…
«Все оттого, что родня моя и дом — беспородные. Окромя детей — ни шиша во дворе и в доме», — думал Кешка.
Мимо его двора сельчане и впрямь не проходили — рысью проскакивали.
Кешкина мать, при постоянных болезнях, сулила нарожать дюжину детей. Отец, как измочаленный мерин, всю жизнь работал не покладая рук, чтоб как-то прокормить орущую ораву.
Мать всю жизнь мечтала о своей коровенке, а отец о коне да земельном наделе — большом, урожайном. Дети о портках и конфетах всякие сказки сочиняли. Мол, есть где-то за селом, на краю света, портошное дерево, а на нем, вместо листьев, всякие штаны растут. С лямками и без них. С поясом и на ремне. Какие понравятся — срывай и носи на здоровье…
Кешка был старшим и в сказки уже не верил. Он в начальство хотел. Но… В своем селе его даже дряхлые старухи звали не иначе как полудурком. А все, наверное, за пристрастие к гармошке-трехрядке, на какой пиликал целыми днями с того времени, как гармонь перешла к нему после смерти крестного отца.
Попиликав день за сараем, Кешка вечером выходил на улицу и раздвигал воющие, хрипящие меха. Созывал девок на гульбище.
В деревне было три гармониста. Их любили. Они всегда ходили в окружении баб и девок. Их обнимали. К ним прижимались. Им пели веселые, добрые песни, звали на свадьбы и крестины. Они считались первыми людьми в селе. Почти начальниками.
Кешка стал четвертым гармонистом. К нему не бежали девки из калиток, не вскакивали с лавок с заждавшимся вздохом. Испуганно выглядывали из-за занавесок на хриплый окрик Кешкиной гармошки и шли не рядом, поодаль.
Кешку это не огорчало. Все ж кого-то, да приведет в круг. И он, раздирая трехрядку так, что плечи ломило, шел по улице кобелем-одиночкой, не оглядываясь, покрикивая, приказывая голосом гармони — собираться на гульбище.
По малограмотности кое-как уговорил, уломал отец тракториста Ананьева взять Кешку в прицепщики. На другое, хорошее место, нужно было иметь образование.
Кешка и рад был бы… Да нужда семью одолевала. Не в чем было ходить в школу. Кое-как две зимы одолел. Дальше надо было смириться с нуждой.
Тракторист смотрел на Кешку не иначе как исподлобья. И несмотря на то, что ему пошел двадцать третий год, обращался как к мальчишке.
— Чего стоишь, полудурок? Садись на прицеп, поехали! Нече яйца сушить, — и, вскочив в кабину, с самой зорьки до ночи, таскал Кешку на прицепе по всем кочкам и ухабам, по всем полям.
