Когда тебе срать нечем станет, погляжу, какую музыку услышишь! Мы — мужики, без премудростев, пpoстo жили. Единой наукой — в труде извечном. И сыты были. Как вы сможете — поглянем, — серчал отец.
— Без руководства жили. Всяк своим умишком. От того скудость развелась кругом, темнота, бескультурье, что дальше своей деревни света не видели.
— Зато нынче путешествуют. Аж до Колымы! Уж куда только не впихнули наших мужиков! Вон, Ананьева, на край света согнали. В зону! Где одни звери живут. А за что? Кому мешал человек? На что надо было изводить его? Нет, раньше такого не слыхали. Нехай темно жили, а греха боялись.
Кешка умолкал ненадолго. Но потом снова распускал хвост и хвалился ученостью перед домашними:
— Вот ты, папань, знаешь, к примеру, что в городах уже печек нет. И греются люди от парового отопления.
— А едят они тоже от пара?
— На электричестве готовят…
Старик умолкал. А Кешка, победно задрав нос, продолжал:
— Чисто живут. Культурно. Скоро и в деревне так настанет. Как начальники заживем. Без грязи и навозу…
Валька дурела, слушая Кешку. Надо ж, какой грамотей стал! Больше папани знает теперь. Его хоть сейчас председателем колхоза можно ставить. Вовсе перестал быть деревенским ее мужик.
Но председателем колхоза Кешку не назначили. Привезли, ближе к весне, серьезного человека. В очках и галифе. Он приехал на машине, вместе с начальством. И на собрании колхозников, срочно созванном по этому случаю, сказал о себе коротко, предупредил, что от каждого потребует дисциплину и производительность, честность и трезвость. Обронил не без умысла, что прогульщиков и разгильдяев не потерпит в хозяйстве.
А уже через два дня вызвал на правление колхоза кладовщицу-старуху и бригадира полеводов за опоздание к началу работы на пятнадцать минут. Потребовал от правления страшного заявления на обоих нарушителей дисциплины в суд для привлечения к уголовной ответственности.
Правление заартачилось, вступилось, выгородило. Но уже на другой день все, как один, вышли на работу вовремя.
Новый председатель поселился в доме бывшего. Один. Ни с кем не сближался, ни к кому не заходил, словно держал всех на расстоянии.
Он жил бок о бок, оставаясь чужим и пришлым. Его не любили в селе. Никто его не признавал. И только Кешку тянуло к нему, как к необычному, городскому, грамотному начальнику.
Кешку влекло к нему, как муху к дерьму. Он заискивал перед приезжим. Благодарил без поручений от имени колхозников за то, что тот «кинулся на подвиг в глухую деревню развивать и отращивать сельское хозяйство страны».