Но это не оправдание, он не должен был пробовать кровь Дилан, несмотря на то что она сама ему это предложила. Вряд ли она отдавала себе отчет в том, что делает — привязывает его к себе навсегда, — и ради чего? Что ею руководило? Милосердие? Или того хуже — жалость?
Рио неприятно было осознавать, что он оказался настолько слаб, что не смог оттолкнуть ее. Он желал того, что она ему предлагала. И взял. И сейчас было слишком поздно о чем-то сожалеть. То, что он сделал, не исправить. Он знал это. Возможно, Дилан инстинктивно тоже это знала, судя по тому, как она затихла в его объятиях.
Отныне Рио был привязан к ней навечно. Дилан стала его неотъемлемой частью. И пока смерть не разлучит их, он будет чувствовать ее присутствие, ее эмоциональное состояние — всю ее внутреннюю жизнь, — как бы далеко они ни оказались друг от друга.
Рио гладил ее мягкое округлое плечо и не мог поверить, что кровная связь возникла случайно. Он испытывал сильнейшее влечение к этой женщине с первой минуты их знакомства, даже раньше, едва услышал в пещере ее голос.
Заниматься любовью с Дилан было такой же ошибкой, как и пить ее кровь, потому что сейчас он хотел еще — жадно и эгоистично — и только что убедился в том, что не в состоянии контролировать свои желания.
Дилан лежала очень тихо: в ее неровном дыхании и задумчивом молчании чувствовалась тревога, но это не было связано с теми многочисленными ошибками, которые совершил Рио.
Дилан печалилась о другом.
— Насколько тяжело она больна... твоя мама?
Дилан прерывисто вздохнула и покачала головой, ее волосы, щекоча, скользнули по его груди.
— Очень тяжело. Она слабеет с каждым днем. — Голос Дилан дрогнул. — Не знаю, насколько у нее хватит сил. Честно признаться, я не уверена, что она захочет продолжать борьбу.
— Мне очень жаль, — сказал Рио, гладя ее и понимая, что, кроме слов утешения, ничем больше не может ей помочь.
Рио чувствовал ее боль и не хотел, чтобы Дилан страдала. Он был трижды негодяем, потому что дал волю своей слабости в такой тяжелый для нее момент.
— Мы не можем здесь долго оставаться, — сказал Рио, и вопреки желанию его слова прозвучали резко. — Нам пора идти.
Он неловко поменял положение тела, зарычал, когда стало еще неудобнее, и тихо выругался на родном испанском.
— Что с тобой? — спросила Дилан, поворачивая голову и с тревогой глядя на него. — Боль возвращается? Как ты себя чувствуешь?
На языке вертелось что-то злобное и ироничное, по Рио сдержался. Вместо этого погладил ее по щеке:
— Ты всегда в первую очередь заботишься о других и только потом о себе?