— Далеко ли, бабушка? — спрашивает ее мещанин-сосед.
— Да вот (она назвала станцию)… лекарь там наш живет…
— Какой такой ваш лекарь?
— А наш, питомницкий…
— Что ж, ты захворала, что ли, али так?
— Нету, миленький, не захворала… Я бы легче помереть, не то что хворать согласна была, ничем…
Старуха заплакала и шопотом произнесла:
— Погляди-кось, что везу-то…
Осматриваясь с осторожностью по сторонам, она открыла мешок, и мещанин, к неописанному ужасу своему, нашел в нем три детские трупа, завернутые в тряпки.
— Господи помилуй! Что ж это такое?..
— То-то, горюшко-то!.. Не хоронят, вишь, без записки от доктора, а доктор-то от нас — эво где… С гробом идти — кондуктор не пустит, нанимай особый вагон: вот и таскаю в мешке…
— Ах-ах-ах!.. Крещеные?
— Как же, соколик, крещеные… все крещеные… Помирают, друг ты мой, один за одним!.. А все от молока. Киснет молоко-то: что будешь делать, кабы у нас погреба были, ледники — ну так! А то киснет — да и шабаш! а они с кислого-то и мрут… И денег-то не дадут, и свои-то на разъезды изведешь; а что мученья на душу примешь — и язык не поворачивается сказать. Что я намучилась-то с эстими с мертвенькими-то!..
— Что ж так, ты-то одна орудуешь?
— Да больно, друг ты мой, накладно каждой кормитке самой ехать… Я еду, один билет плачу; вот они мне и складывают на билет-то… Кабы не старость моя горькая да не сиротство…
— А потом назад от доктора-то?
— Вестимо, назад.
Старуха плакала, а мещанин качал головой.
Вот какие сценки случаются среди скромного и трудного заработка крестьянки не больше как в тридцать рублей в год. Уж, стало быть, крестьянскому дому деньги нужны «дозарезу».
Без газет. — Улица. — «Деревенское обозрение». — Опыт деревенской газеты. — Подати — подати! — Понукатели. — Упорщики и неплательщики. — Смерть мальчика. — Приезд доктора. — Учитель. — Лошадиная холка и красильщик Петр. — Деревенская тайна.
1
Вот уже четвертые сутки, как я не получаю с почтовой станции ни книг, ни газет, ни журналов! Столичному жителю, столичному читателю никогда не понять, что за жестокое мучение должен в подобных случаях испытывать такой же самый столичный житель, сидящий почему-нибудь в деревне, в русской деревенской глуши! Отвыкнув от понимания сущности и форм деревенской жизни, далекий, благодаря этим формам, даже от мысли находить между деревней и столицей какую-нибудь связь, такой человек (живет ли он на даче или только что благоприобрел тихий деревенский уголок в потомственное владение) не может обойтись без газет. Они необходимы ему, как необходимы пузыри для человека, боящегося плавать по глубокой и широкой реке. Что делать, если эти пузыри лопнут? Если два-три-четыре дня нет известий ни с театра войны, ни из сфер правительственных, словом — нет ничего, чем столичный житель привык интересоваться ежедневно, — в обоих случаях гибель неминучая! По обоим берегам реки, среди которой он гибнет, видны толпы народа; но никто не поможет ему. Одни работают, не видят его гибели, не слышат его воплей. Другие и видят и слышат, но ничего сделать не могут: ни лодок нет, ни пловцов. Погибай среди бела дня, во цвете лет, на глазах толпы людей! Та же самая история происходит и в случаях, когда по каким-нибудь, всегда неведомым причинам из рук ваших исчезает газетный лист… «Что в Плевне? Что в Карее? Что в Александринке?» — взывает погибающий — и ниоткуда нет ответа! Ни лавочник, ни батюшка, ни волостной старшина, ни тем паче обыватель деревни, крестьянин, никто не ответит ни на один вопрос… Все они «рады бы радостью» помочь вам, но не могут, потому что у них