— Шасси убраны, — доложил он. — Красные лампочки горят!
— Очень хорошо.
— Доверните на полградуса вправо, — уточнил курс штурман.
— Есть!
— Ой-ёй-ёй! Что же это мы, Ваня, с тобой наделали! — укоризненно покачал головой Махоткин. С его лица ручьями катил пот.
Иван Ильич подал ему платок и предупредил:
— Не свежий.
Махоткин пренебрег предупреждением и, сняв гарнитур, вытер лоб, нос, потом брови.
— Какой пример мы показываем молодежи! — продолжал Махоткин «мучиться» угрызениями совести. — Ведь мы давно списаны по здоровью. Как нам не стыдно!
— Да, нарушение… это… Взлетел не хреново, но подорвал на малой скорости.
— Врешь, Ваня. Нормально я подорвал, да и некуда было дальше разгоняться.
— Товарищ командир! — испуганно заговорил радист, придя наконец в себя. — Ваши слова идут в эфир!
— Да? Ой, как плохо! Что же мы, Ваня, будем делать с тобой? Мы наговорили на четырнадцать лет! Не дают поговорить.
Махоткин снял гарнитур, повесил на штурвал и сказал второму пилоту:
— Делай все, как учили, а я временно устраняюсь.
Заняли эшелон, взяли курс, стали на автопилот, второй пилот расслабился.
— Что же теперь будет? — спросил он. — Мы командира оставили на льду!
— Думаю, он не очень рвался лететь, — улыбнулся Махоткин.
— Как вы думаете, мне за это вклеют?
— Вклеют, будь спокоен, — пообещал Махоткин. — По первое число.
Никто никогда не видел его в таком веселом расположении духа.
— А-а, ничего! — отмахнулся второй пилот. — Зато летал с Махоткиным.
— Ты еще скажи, что летал с Громовым. Не поверят. Я отлетался в конце тридцатых, когда тебя на свете не было.
— Но… но…
— Об остальном молчание, друг мой. История авиации не должна знать о наших с тобой безобразиях.
— Что ж, буду молчать. Но поверят, что таскал вашу сумку?
— Если будешь очень убедителен. Жалко, что стюарда оставили, — сейчас бы он нам чаю подал и хлебца.
— Могу… это… знаю, как включать, — забасил Иван Ильич.
— Эх, Иван Ильич, — улыбнулся Махоткин. — Что бы мы без тебя делали! Ну, ступай. За приборами контроля работы двигателей слежу. Нравишься мне ты, Иван Ильич, вот и все.
— В самом деле, буду молчать, — сказал второй пилот. — Если скажу, что был вторым пилотом у Махоткина, скажут, что у меня мания величия.
— И об этом случае… Ну, что я показывал дурной пример молодежи, никому не рассказывай. Что здесь было? Говори так. Ты запустил двигатели и ждал своего любимого командира, а он, бедняжка, не мог пробиться сквозь разводья. Он бегал по берегу образовавшейся реки, ломал руки, плакал… И ты вынужден был взлетать, чтобы спасти технику. Что-то Иван Ильич застрял. Что с ним? Прилег отдохнуть? Что ж, это хорошо. Сколько он не спал по-человечески? Не могу сосчитать.