— Темно… — ответил я про свои сны, все еще не вернувшись в сознание целиком.
Гланька точно не снилась. Как может сниться то, к чему я не имею никакого отношения и чего не понимаю.
«Какая еще тюрьма, — все думал я в полутьме „восьмерки“, привалившись головой к стеклу. — Не может этого быть!»
Возле «Джоги» это ощущенье еще больше усилилось, потому что: вот клуб, вот тут пацаны первый раз избили буцевских, вот там мы подрались — ну и что? При чем тут судья, решетка и сроки — мы же просто жили, а за жизнь не сажают. С тем же успехом нас можно посадить за то, что мы умываем лицо, носим ботинки, произносим слова.
…Нет?..
«Восьмерку» мы поставили подальше от клуба, хотя буцевское место опять пустовало.
Однако в клуб вошли по-хорошему веселые, сильные — не с чего нам было так разом ослабеть.
Мы скромно пристроились за пустой столик, у Лыкова опять нашлись деньги, и мы тоже обнаружили в карманах какую-никакую мелочь, в общем, уставили стол так, чтоб слегка дребезжало, когда его случайно тронешь.
Не скажу, что вокруг нас кружилась вся публика, но точно ощущалось: в зале есть несколько внимательных человек, понявших, кто мы, и ждущих продолжения.
Мы покуривали, — Лыков выложил на стол свою пачку подороже, а Шорох свою — подешевле, — и мне порой казалось, что дым над нашим столиком висит как знак вопроса.
К полночи в клубе появились несколько буцевских, и тот, что с моим невкрученным болтом в голове — тоже. Мы никак не отреагировали, и они заняли свой столик в другом конце… впрочем, сначала один из них, а потом другой прошли по своим делам мимо нас — и, да, это подавалось ими игрой челюстей и походкой как большое достиженье: вот ходим туда и сюда, и вы нам ничего не сделаете.
Потом они стали изо всех сил смеяться за своим столиком — пасть можно порвать и глаз выронить на стол, когда так смеешься.
— Болт принес? — спросил у меня Грех.
Ему не нравилось все это.
Лыков будто ждал чего-то.
А Шорох качал себе ногой.
Вослед за буцевскими явилась Гланька. Не снимая шубки, которой я на ней никогда не видел, стояла у входа, оглядывая публику.
Шорох сидел спиной к выходу и Гланю не заметил, Лыкову с Грехом было не до нее, но я все-таки остался на месте, решив дождаться, когда она сама ко мне направится.
Не знаю, рассмотрела Гланька меня или нет, но направилась она к буцевским: рука на ходу отбивала ритм, подбородок был высок и строг.
Наклонившись к их столику, она что-то спросила, выслушала ответ, кивнула и еще постояла, чуть, в своем стиле, пританцовывая на месте.
Потом, не оглядываясь, — чтоб не встретиться со мной взглядом, решил я, — вернулась к выходу.