Про лыковскую цирюльню и ночную придурь Греха я даже забыл. Да все мы про все забыли, быстро оделись и, не сговариваясь, залезли в «восьмерку». Лыков и печку нам включил.
Когда Лыков, оглядываясь, начал разворачивать машину, вышел на улицу командир и проводил наш отъезд тяжелым взглядом. Мы сидели со строгими лицами, не моргая. Но едва свернули на трассу, как Лыков объявил негромко:
— А по фигу!
Шорох ухмыльнулся обмороженным лицом, я тоже обрадовался, услышав голос товарища, и лишь Грех сидел, сжав зубы.
— Давайте по пиву? — предложил Лыков. — Папка деньжат подарил.
Здесь, наконец, и Грех очнулся для радостей бытия — ему Лыков и поручил сходить к ларьку, выдав сразу четыре полтинника, среди которых был мой, что показалось вдвойне приятным.
— Портера! — крикнул я вслед, и никто не оспорил мое предложение.
К портеру Лыков раскрыл свой несъеденный, хоть и остывший завтрак — то были пельмешки, маленькие, симпатичные — у каждой озябшие губки бантиком.
…Портер с пельмешками, одной пластмассовой ложкой, в марте, в маленьком и прогретом салоне «восьмерки», — плохо ли…
— Вечером на том же месте и в тот же час встречаемся, — предложил Лыков, быстро пережевывая пельмени и макая хлеб в заледеневшее, как мартовское солнце, маслице.
— Аргументы? — спросил его Грех, не переставая жевать и попивая портер длинными глотками.
— На месте определимся, — ответил Лыков, часто моргая веселыми глазками. — Может, замирим ситуацию…
— А может, перекроим и пошьем все по-новому, — продолжил Шорох, памятуя о наказе командира.
— А чего остается? — ухмыляясь, спросил Грех в горлышко пустой пивной бутылки. — В тюрьме мне делать нечего.
Я было зацепился за это «мне», а не «нам», но тут же отвлек себя: не приставай, велел себе, не надо.
Дома я разоспался до такой степени, что когда пацаны за мной заехали — в моей голове стояла теплая, бесшумная, мягкая, с привкусом густого портера тьма, в которой неожиданно, как стекло, рассыпался звонок.
Я вскочил и полуголый поспешил к дверям. Распахнул их, не спросив, кто там — а там был Шорох, чесавший щетину на лице.
— Типа, так пойдешь? — спросил он, кивнув на мои трусы и тапки, в которые не помню, как успел влезть, — ну не спал же я в них.
— Щас, — пообещал я, имея в виду, что скоро на мне будет чуть больше одежды.
Некоторое время разглядывал себя в ванной, просыпаясь.
Когда вышел — в квартире уже были Лыков и Грех.
— Че снилось? — спросил Грех.
Я скосился на свое одеяло и подушку, будто пугаясь, что там рассыпаны остатки моих снов, содержанье которых никак не мог вспомнить.