Впрочем, Эрментруда не долго болтала с подругами — ей надо было торопиться домой. Пойдем же за ней и мы. Она вернулась к себе на ферму и принялась за работу на винограднике, через час-другой покормила детей и остаток дня пряла шерсть, чтобы сшить им теплую одежду. Все ее подруги работали на фермах своих мужей или ухаживали за домашней птицей, пололи грядки с овощами или шили дома одежду. Женщинам приходилось работать не меньше мужчин. Во времена Карла Великого овец стригли в основном женщины. Наконец, вернулся Бодо и сел ужинать, а как только село солнце, вся семья улеглась спать, поскольку свеча, изготовленная их собственными руками, почти не давала света, а утром надо было опять встать пораньше. Де Квинси в своей неподражаемой манере однажды заметил, что люди древности «ложились спать, как послушные мальчики, между семью и девятью часами». «Люди рано ложились спать просто потому, что мать-земля не могла позволить им понапрасну жечь свечи. Эта старая добрая дама… несомненно, недоуменно пожала бы плечами, если бы какая-нибудь из ее народностей попросила свечей. „Какие еще там свечи! — воскликнула бы она. — Кому это там нужны свечи, если даром пропадает столько прекрасного дневного света, который я дарю всем совершенно бесплатно. Интересно, чего этим паршивцам захочется потом?“» Такова была ситуация даже во времена Бодо.
Вот так обычно проходили дни Бодо и Эрментруды. Вы все это очень хорошо описали, скажете вы. Но мы и раньше знали о том, что крестьяне жили в поместьях, платили оброк и выполняли различные повинности. Но что они чувствовали и о чем думали, как развлекались, когда им не надо было работать? Оброк и барщина — все это внешнее, и поместная книга описывает ежедневную рутину. Но можно ли представить себе жизнь, скажем, университета, изучив список читаемых его профессорами лекций? Точно так же невозможно представить себе жизнь Бодо по учетным книгам его господ. Какой смысл обедать на кухне, если у вас нет желания общаться со слугами? Чтобы понять, о чем думал и что чувствовал Бодо и как он развлекался, надо отложить в сторону книгу аббата Ирминона и заглянуть в самые темные уголки этой кухни. Из книг Чосера, Лен-гленда и дворцовых журналов мы можем многое узнать о чувствах крестьян, живших шестью веками позже, но о IX веке материалов у нас почти нет, и нам придется вспомнить секреты невидимых чернил.
Бодо, вне всякого сомнения, испытывал самые разные чувства, и притом очень сильные. Когда ему морозным зимним утром приходилось идти на барское поле, в то время как его собственное было еще не вспахано, он, дрожа от холода и стряхивая с бороды иней, от всей души желал аббатству и его пашне провалиться на дно морское (которого он, кстати, никогда не видел и не мог себе представить). А может, он мечтал стать монастырским охотником, ищущим в лесу дичь, или монахом, поющим красивым голосом в монастырской церкви, или купцом, везущим тюки с плащами и поясами по большой парижской дороге — словом, кем угодно, лишь бы не крестьянином, пашущим чужую землю? Один англосаксонский писатель создал вот такой воображаемый диалог с пахарем: «Скажи мне, пахарь, как ты работаешь?» — «О, сэр, я тружусь не покладая рук. Я выхожу из дома на рассвете, веду вола в поле и впрягаю его в плуг. Даже если бы зима и не была такой холодной, я бы не сидел дома, опасаясь гнева своего господина, ибо каждый день, надев на шею вола ярмо, пристегнув лемех и сошник к плугу, я должен вспахать целый акр земли и даже больше!» — «А есть ли у тебя помощник?» — «У меня есть мальчик, который погоняет вола и который совсем окоченел от холода и громко плачет. (Бедный маленький Видо!)» — «И что же, это очень тяжелая работа?» — «Да, очень тяжелая».