Когда Кристиан двинулся к двери отдать необходимые распоряжения, чтобы они могли быстро уехать, он старался вызвать в себе бессердечие, пусть даже самое малое, какое только мог, ожесточая своё сердце против воспоминаний о её глазах, её сладости, и в то же время молча дал себе клятву, одну из таких, которой он не изменит.
И даже если это означает, что он должен отослать её в деревню, он не намерен нарушать свою клятву.
Ни при каких условиях он не намеревался спать со своей женой снова.
На протяжении последующих двух недель Кристиан ещё дважды повторял клятву не делить постель со своей женой. Каждый раз, давая обет заново, он был всё так же решительно настроен соблюдать его. И каждый раз, когда это не удавалось, его отвращение к самому себе только усиливалось.
С этим сумасшествием нужно было что-то делать.
Слава богу, всю прошлую неделю Грейс была занята приготовлениями к своему первому званому ужину. Несомненно, это Катриона подала мысль таким способом упрочить положение Грейс в свете. И вместо того, чтобы по мере необходимости обращаться за советами к Элеанор, или леди Френсис, или хотя бы с ним самим обсудить список приглашённых, Грейс без оглядки пустилась в рискованное предприятие, взвалив на себя все приготовления. Приглашения были отправлены более чем полутора десяткам гостей — друзьям и знакомым семьи Найтон, а также нескольким особам, играющим важную роль в обществе. Ни одно из приглашений, посланных Грейс, не было отклонено — безусловно, хороший знак, указывающий на то, что свет её принял.
Однако когда Кристиан, стоя перед большим зеркалом, готовился к вечернему событию, его мысли занимал вовсе не список гостей и не то, что им подадут к столу. Нет, он размышлял о необычном послании, полученном двумя днями ранее, анонимной записке, которую дворецкий Найтонов Форбс нашёл лежащей на пороге.
Она была адресована Кристиану и запечатана сургучной печатью — чёрной сургучной печатью, — одной из тех, что обычно приберегали для траурной переписки. Почерк не был ни ярко выраженным мужским, ни сугубо женским, а ничем не примечательная писчая бумага на деле не предоставляла ни малейшей возможности найти отправителя. Всё послание состояло из единственной фразы:
Никому не дано знать, что значит потерять нечто ценное, пока этого не произойдёт.
Устрашающе таинственные слова несли в себе намного больше смысла, чем Кристиану хотелось бы признать. Он много раз перечитывал записку, и при этом всякий раз у него возникало сильное тошнотворное чувство, заставлявшее болезненно сжиматься желудок. Он подумывал отменить приём, но было уже слишком поздно. И в итоге Кристиан просто никому ничего не сказал о записке, надеясь, что сможет установить её происхождение тайно, не тревожа других. Но больше всего его беспокоило то, что он не знал наверняка, к кому имело отношение это письмо, ведь существовало так много возможностей. Никого из домашних — ни Грейс, ни Элеанор, ни леди Френсис или его самого — нельзя было исключить, угроза, содержащаяся в послании, могла касаться любого. Все они находились в опасности, а Кристиан оказался перед лицом как раз той ситуации, избежать которой пытался последние двадцать лет.