— Однако, счастливая ты, мне рыба только хвостом махнёт и — к тебе. Ты что, слово знаешь? — смеётся он.
После мороза хорошо было греться у раскалённой печки в пионерской комнате и читать интересную книгу. Чаще читала она. А Варчи слушал. И тут же — чирк-чирк карандашом — на бумаге уже горбатый медведь вылезает из берлоги, а то мчат большерогие олени, да не по холмам и горам, а прямо к облакам взвиваются!
— Это что — олени-птицы? — удивлялась Олеконе. — Так же не бывает.
— Не бывает, не бывает… А ты откуда знаешь? — сердился Варчи и тотчас вместо луны, что смотрела сверху, рисовал её рожицу, смешную, но очень похожую.
Она не сердилась. Ну и пусть смешная!
Всё было хорошо, пока не прилетели пуночки. Как пропели они по всему посёлку и возле их интерната, что идёт весна, совсем другим Варчи стал. Забросил всё: рыбалку, лыжи — а на лыжах-то они наперегонки сколько по холмам бегали! — игры разные. Только одну игру не забросил — «Олени и пастухи». Эту лихую игру у них все ужас как любят! С маутом — арканом — в руке Варчи и другие «пастухи» бежали за ребятами, понарошку олешками. Со свистом пролетал в воздухе его маут и арканил без промаха. Варчи прыгал от радости, совсем как первоклашка, и выкрикивал что-то одному ему понятное. Лишь одного «олешка» он ни разу не смог заарканить — её, Олеконе. Она, как дикий оленёнок, стремглав убегала от него, увёртывалась, даже падала, когда петля готова была захлестнуть. А в конце игры, подняв высоко «рога» — ветки тальника, торжествующе пробегала мимо Варчи, мимо всех «пастухов».
Варчи не выпускал из рук маут и, когда игры не было, набрасывал его на всё, что увидит: на столбик, на куст, на пробегавших мимо мальчишек и девчонок… Понятно, ведь скоро он будет в оленьем стаде арканить настоящих пугливых и быстрых олешков. Всех мальчишек в интернате охватила сейчас «тундровая горячка», только и разговоров: «Вот скоро за мной приедет отец…», «Вот скоро в тундру уеду…»
Теперь Олеконе все дни сидит на лавке у окошка, шьёт бакарики, расшивает их цветными кусочками материи и бисером, так красиво расшивает, как никто больше в интернате не умеет. Посмотрел бы Варчи! Нет, не смотрит. Олеконе обидно. Олеконе гордая, она ничего не скажет Варчи. А всё равно ей обидно…
И вот отец Варчи приехал. Начались скорые сборы. Варчи попрощался с учителями, с друзьями, с дядей Васей — истопником, а о ней забыл. Будто они никогда и не дружили. А мог бы сказать: «Уезжаю, однако, Олеконе, до осени». Или: «Уезжаю. А на рыбалку мы ещё пойдём, когда вернусь». Или просто: «До свидания, Олеконе».