«Но почему некоторые цифры неверны?»
Джонатан вошел и увидел, что навстречу ему, нахмурясь, идет начальник канцелярии.
— Вы долго отсутствовали, Эбси.
— Да, сэр. — Джонатан наклонил голову, признавая заслуженность выговора. Однако Поллок все утро провел в Казначействе на совещании, следовательно, кто-то донес на него.
Он повернулся, все еще в смятении ума, чтобы вернуться в свой кабинет, однако Поллок с ним не кончил.
— Джонатан!
— Сэр?
Поллок сделал ему знак подойти поближе.
— Думаю, вам следует узнать, что высадка на западном побережье Франции одобрена. Роялистские полки отплывут в ближайшие дни. Подробности все еще остаются совершенно секретными, но, без сомнения, до вас уже доходили слухи.
— Да, сэр.
— Ну, так время требует величайшего усердия, — воззвал к нему Поллок. — Вы нужны нам за вашим письменным столом.
Кивнув, Поллок проследовал дальше, а Джонатан вернулся в свой кабинет. Едва сев к столу, он вытащил дуврское письмо и снова уставился на него.
Когда они только поженились, его жена в качестве украшения повесила на стене медную тарелку с чеканкой. Джонатан часто поддразнивал ее из-за тарелки, которую ей нравилось самой полировать, пока медь не начинала сиять, будто золото. Элли тоже любила эту тарелку. Когда ее брат Томас был совсем малышом, ей нравилось показывать тарелку ему. Она очень осторожно подносила свечку к тарелке на стене и требовала, чтобы он следил за ярким танцующим отражением огонька.
Однажды Джонатан, глядя на свою прелестную дочку и ее свечу со всей любовью своего сердца, вдруг заметил, как царапины и давние следы полировки на медном блюде всякий раз образовывали ряды безупречных кружков со сверкающим отражением пламени в центре, независимо от того, где находилась свеча.
И вот теперь, показалось ему, что он, куда бы ни направлялся, оставался в кольце своих дурных предчувствий, вызванных французскими наблюдателями звезд, и письмами в Париж, и рыжеволосыми девушками, умершими на темных лондонских улицах. Убийство дочери внезапно представилось ему не просто личной мукой, которую он по мере сил должен переносить в одиночестве, но частью чего-то большего, зловещего, далеко хватающего.
Одно было несомненно: Джонатану грозила потеря должности, если он и дальше будет замечен в расспросах об убийце дочери. Если он и прежде ступал по опасной почве, зная, что в Товариществе Тициуса есть английский агент, то насколько больше он рискует теперь, тайно пряча письмо, вообще его не касающееся!
Джонатан принуждал себя работать до шести часов, расчищая завалы на столе. Затем прошел на Чаринг-Кросс, взял извозчика и отправился в полицейское управление на Бау-стрит, где высокий потолок зала отзывался эхом на громкие голоса людей, толпящихся в очередях, чтобы сообщить о мелких преступлениях или ссорах. Джонатан быстро огляделся, убеждаясь, что тут нет никого его знающего, а затем выбрал молодого розовощекого констебля, чтобы спросить, нет ли у него записей о смерти Джорджианы Хоус.