* * *
Закончив допрос, подполковник уходить не спешил. Разговор получился довольно успешным, после первой стычки британец признал в жандарме человека бывалого, общался с Николаем Степановичем как с равным, уважительно и откровенно. Контрразведчик тон беседы поддерживал. Да ему и в самом деле был интересен этот человек – авантюрист, объездивший полсвета, работавший на все ведущие разведки мира и состоявший членом таинственных заграничных разбойничьих обществ. Понять Рейли хотел не только жандарм, но и поэт.
– Мне до сих пор иной раз снится сон, – признался Гумилев в последующем, уже почти дружеском общении. – Август двадцать второго, камера иркутской тюрьмы, лязг двери – там была железная дверь, с таким зарешеченным оконцем, и входящие за мной конвоиры. Они ходили всегда по трое, забирали на расстрел по спискам. И снится, что меня все-таки увели.
– Ну, ко мне еще, наверное, придут, – вздохнул Рейли. – Господин подполковник, не откажете в просьбе?
– Смотря в какой. – Терять сложившийся психологический контакт с арестантом Гумилеву не хотелось. Мало ли какие еще вопросы возникнут? Да и… он понимал сидящего напротив британца. Нет, не перестал считать его смертельным врагом, но – понимал. И представлял, что тот ощущает в камере. В одиночной, для слишком уж много знающего подследственного.
– Не перешлете мне томик ваших стихов? Лучше последний, я его не читал. Одиночка – это, знаете ли, не подарок. Давят эти стены, корежат.
Сборник Николай Степанович переслал. И, вспомнив разговор, загнул лист, на котором было написанное восемь лет назад, но опубликованное лишь недавно стихотворение. Он не знал, как отнесется к нему Рейли. Но ему почему-то казалось, что британец поймет отраженные в поэзии переживания.
Когда надзиратель передал томик в камеру, Рейли открыл книгу на загнутой странице. И в глаза бросились строчки:
Сон обернулся какой-то бездной,
Падаю, падаю, – и вдруг
Слышу я грохот двери железной,
Самый жестокий в мире звук.
Весть принимая о скорой казни,
Не отворачиваю лица.
Может ли быть что-нибудь прекрасней
Песни летящего свинца?
Славе навстречу, а не позору,
Едкой усмешкой врага клеймя,
Молча шагаю по коридору,
Сопровождаемый тремя.
Что будет дальше, давно известно,
Бешено мчится в жилах кровь.
Выстрел – и в ту же пустую бездну
Я опрокидываюсь вновь…
…
Знаю, все знаю, мой друг Гораций,
Эта история – лишь сон,
Это лишь серия декораций
Да череда ночных персон.
И обретая к утру свободу,
Я говорю себе: «Забудь!»
Движется солнце по небосводу,
Длится пока еще мой путь.
Но отголоском другого мира,