«Сколько лет по зонам канал, ни одна зараза ко мне не прилипала. Тут же все в проколе. Как до воли доканать?» — спрашивал себя Влас. Он испугался своей болезни. В серьезности ее убеждался все чаще.
— Слушай, сосед, а у тебя чахотка давно? — спросил мужика, которого считал стариком.
— Здесь зацепил треклятую от того, кто на твоей шконке спал. Он за неделю до тебя помер.
— А как же доктор?
— Чего ему до нас? Он никого в барак не приводил, не сажал и не судил. Ему плевать, дотянем до воли иль нет. Мы издохнем, на наше место новых привезут. Во всех бараках так-то. В других зонах еще лютей. Не от чахотки, так с голоду либо под обвалом издохнешь. Вон из Взморья мужиков прислали. Шахту затопило насмерть. Откуда-то из пласта морская вода в забой хлынула валом. Сколько люду загинуло? Тьма! Эти в карьере были, тем и спаслись. Ну, шахту закрыли, а живых сюда прислали срок добывать. Так вот оне всяких страстей наговорили. Что уж чахотка? Об ней молчи ноне.
Влас работал молча, лишь время от времени, встречаясь со Смирновым, вспыхивал яростью. Будь силенок побольше, а опасность — поменьше, не промедлил бы свести счеты. Стукача он и впрямь не видел. Тот жил, забившись сверчком в какую-то щель столовой, и, казалось, не вылезал на свет.
Меченый, искавший поначалу встречи с обоими, теперь не терзался местью, доверился судьбе, веря, что она сама распорядится.
Шли недели, месяцы, годы. Из крепкого, здорового мужика Влас превращался в доходягу. Он уже не трепетал при разговорах об амнистии и помиловании. Не верил, что его могут отпустить на волю живым. А до конца срока было еще далеко. Он уже ни с кем не ругался, боясь, чтоб самого не задели. Сил оставалось немного, когда услышал, что в зону прибыла комиссия по жалобе зэков и теперь дела многих будут рассмотрены в порядке прокурорского надзора, а самих заключенных обследуют врачи.
— Слышь, Влас! Тебя вызывают на осмотр, — поторопил его бригадир и вздохнул: — Посмеялся над чужой бедой, нынче сам из этой миски хлебаешь.
Мужик то ли позлорадствовал, то ли посочувствовал вслед.
Власа действительно позвали в кабинет. Вертели, крутили, сделали рентгеновский снимок и, ничего не сказав, отправили в барак.
— Ну, и что с тобой решили? — обступили его мужики бригады.
— Ничего не сказали. Только на снимок послали да кровь взяли на анализ. Трое прослушивали меня. Даже баба! Будь я поздоровее, поговорил бы с ней по-теплому, как бывало. Теперь даже ничего не шевельнулось. Во дожил! — вздохнул горько.
— Меня тоже вертели, крутили, заглянули во все щели и сказали: «Этот вполне годится». А куда и на что, ума не приложу! — говорил бригадир.