Сверху хмыкнул акустик, явно манкирующий своими обязанностями, пока мы выходим в пролив. На мою приподнятую вопросительно бровь впередсмотрящий поспешил уточнить
— Федор Федорович… сильно гневается, когда к нему за уточнениями заглядываем… Говорит, сам еще не разобрался.
Судя по нескольким паузам в столь коротком сообщении, Лужин посылал наших морячков более цветистыми словами.
Над головой приглушенно прочистил горло локаторный гудок, провожая ночную стоянку. Мысленно считал секунды, наверху забубнил азимут и дальность акустик. Скрипнула, поворачиваясь, акустическая башня. Вновь коротко рявкнул ревун, сглаженный звуко-теплоизоляцией гнезда.
— Затоковал наш тетерев, — ухмыльнулся впередсмотрящий.
Хлопнул его по плечу и полез в люк, спускаясь по скобам внутри стальной трубы мачты. Железо холодило руки, и вообще, внутри мачты было прохладно. Только спину пригревали трубы теплоснабжения гнезда, замотанные в изоляцию. Недоработка. Но тут и так узко, как в сортире для гномиков, толще мачту не сделать. Темно, тесно и ритмично раскачивает — Ад для клаустрофобов. Теперь наш путь начинался по-настоящему.
Два дня не трогал дневник и практически не ночевал в каюте. Зато знаю теперь, как выглядит ледовый круг преисподней. Поверьте, это страшно, когда темно, туман, кругом лед, и боцман кричит, что на лот-лине два десятка метров.
Мы шли на восток, слегка забирая к северу. Шли на парусах и машинах. Слева, на севере, нас ограничивали серьезные льды, справа, ближе к берегу, лед был слабее, но сплошной. Мы шли посередине, между этими сплошными льдами, по естественному каналу, заполненному массивными, но колотыми ледовыми полями. Большую часть времени мы умудрялись маневрировать по чистой воде, расталкивая форштевнями мелкие льдинки, величиной с коч. Если убрать туман и порывистый ветер, переход выглядел бы не особо сложно. Вот только туман только усиливался, и вахты изматывались до красных глаз.
Через сутки после выхода конвой едва не напоролся на берег, опять спасшись благодаря нашему тетереву. Отношение к акустикам заметно изменилось. Теперь, если во время плохой погоды ревун долго не подавал голос, матросы разгибались от своих дел, смотрели вверх, вслушиваясь, и бормоча«…убить он нас хочет, что ли…».
Корабли повернули на север, оставляя неизвестную землю по правому борту. Предположил, что это Ямал, но представитель кочей на ледоколе, старый помор Богдан, уверенно заявлял, что «быть того не может» и тыкал в меня свои «чески», заменяющие поморам карты. Пожал плечами. Да какая нам разница? Главное, что ледяной массив на севере загибался вместе с нами, пропуская конвой. Свободной воды, правда, стало заметно меньше, некоторые поля ледокол начал взламывать, но лед не оказывал особого сопротивления, если не лезть в поля, из которых торчали торосы. Да и цвет льда был немного иной. Вот только разобрались в этих нюансах, после того, как забрались в них по уши. Наши корабли явно накрыл крылом ангел-хранитель.