Михо растянулся на снегу и, прикрыв глаза, твердит одно и то же:
— Оставь меня в покое, прошу тебя, оставь меня в покое!..
Темно-каштановая борода, которой он оброс, подчеркивает бледность продолговатого лица, странно удлинившегося от худобы. Нос совершенно красный, видимо, отморожен. Он глубоко дышит. Порой вместе со вздохом из груди его вырывается тихий стон. Его фигура с раскинутыми в обе стороны руками чернеет на белом снегу, точно крест. Черный крест на белом гребне Западной вершины...
...Крест вечного упокоения...
— Чего ты ко мне пристал? Оставь меня в покое!..— тоном человека, которому надоедают, кричит на меня Михо, вернее, почти шепотом выговаривает эти слова.
— Если ты не будешь меня слушаться, знай, я снимусь с верёвки и брошусь в пропасть.
Он открывает глаза, смотрит наменя с испугом и, словно боксер, очнувшийся после нокаута, медленно, тяжело поднимается. Страх за меня, за мою жизнь заставляет его подняться.
Потом дело пошло немного лучше. Правда, через каждые три-четыре шага мы падали в снег и отдыхали, но все равно мы продвигались вперед. Не знаю, как долго мы шли до вершины, но в конце концов поднялись на неё и начали спуск. Спускаться было легче, намного легче. И Михо почувствовал себя лучше.
Вот наконец внизу показалась палатка вспомогательной группы. Они встречали нас. Наверное, и пересчитали, и поняли все: один... два... три... четыре... пять... а шестой? Где же шестой? — недоумевают внизу товарищи. Вот кто-то нервно расхаживает перед палатками. И другие засуетились, бегают туда-сюда... Вид лагеря приводит нас в какой-то экстаз. Начинает мерещиться вода... пылающий костер... Языки пламени взвиваются кверху, осыпаются искрами. Мы протягиваем руки к огню, греем их... Увы, это лишь игра воображения!.. Лагерь далеко от нас, очень далеко внизу, как на дне глубочайшей пропасти...
Размышления, размышления... Видения, полные искуса... Темнеет. Спускается ночь.
Все это, такое желанное, родное, теплое, уютное, исчезает из глаз, меркнет, поглощается ночной мглой. Между нами и товарищами внизу пролегает кромешный мрак, между нами и нервно расхаживающим перед палаткой человеком, который — увы! — ничем не в силах нам помочь.
И опять мы остаемся одни. Ночь стала нашей властительницей, ледяная, кромешная ночь Тянь-Шаня.
Снова начнется бред, начнутся крики и стоны, мольбы: «Воды... скорее воды!» Снова будут терзать нас мысли о доме, о близких... И еще — о женщинах. Как знать — быть может, то будут последние наши мысли и мечты, последние желания, обращенные к этому миру...