На высоте 7300 метров я снова стал рыть в снегу пещеру. Кое-как мне это удалось, и я втащил Михаила. Согреться, конечно, мы бы не согрелись, но это было укрытие. Михаил чувствовал себя очень плохо. И если что и могло его сейчас вернуть к жизни, так это пылающий камин, тепло мачуби... Но далеко, немыслимо далеко была от нас родная Грузия, и тепло сванского мачуби не достигало тянь-шаньских снегов. Мы должны были согреться сами, без камина и без мачуби, и без близких и родных... Но как?!
Его стала мучить жажда.
— Сгим... сгим ламаш... джесмима, сгим ламаш...— бормотал он в бреду.
Что уж плакать о сгим — минеральной воде! Растопленный снег был пределом всякой мечты. А ему казалось, он находится в Легаби, у минерального источника. Он с кем-то спорил, кого-то убеждал: оставь меня, дай мне вволю напиться... Кто-то мешал, не давал ему напиться.
Всю ночь он бредил. Затуманенное сознание боролось с наплывающими далекими видениями, с гложущими его болью, жаждой, голодом.
Он не мог жевать. Питание было необходимо для больного организма, поэтому я прожевывал кусок хлеба и впихивал ему в рот. Как птица-мать, кормящая птенца. Но он не в силах был глотать и выплевывал этот прожеванный хлеб.
— Сгим лама... Симарэси, сгим ламаш...[22] У нас не было ни плиты, ни спирта, чтобы растопить снег. Ничего у нас не было. Только снег. Но снег я не мог ему дать — снег не утоляет жажды, наоборот, усиливает её.
Приходя в себя, он снова твердил:
— Чего ты со мной возишься, ведь я уже умер, не мучай зря ни меня, ни себя...
— Тшш...— я закрывал ему рот рукой.
И наконец:
— Я кончился, понимаешь ты, чего ты со мной нянчишься...
При этих словах я не сдержался. Слезы выступили у меня на глазах, и я разрыдался. Мне было нестерпимо жаль его. Я уже не знал, что делать, и дал ему снега. Он накинулся на него так, как спустившийся с горных пастбищ бык накидывается на каменную соль.
Всю ночь он тихо стонал и умирал. Но я никак не мог примириться с мыслью, что мы не приземлимся все вместе на тбилисском аэродроме! Никак не мог представить себе гул величественно скорбных, сотрясающих все нутро заупокойных сванских песнопений в Ланчвали. Неужели мы уже никогда не будем с ним пить минеральные воды из источников Легаби и Сгиши, Шгеди и Кахрулди? Нет, этого не должно быть, судьба, провидение не должны допустить такой страшной несправедливости. Я никому не дал бы права, никому ни за что не разрешил бы обидеть Михо, моего любимого брата и друга, улыбчивого, милого и всегда задумчивого Михо! Никто, никто не отнимет его у меня. Он мой, мои кровь и плоть.