— Попытаюсь. Излагайте, Гаврила Емельянович.
Он с усилием вытер ладонью большой скользкий лоб, с иезуитской улыбкой посмотрел на следователя.
— Вы наблюдали даму с молодой девицей, которую весьма трогательно опекает наш уважаемый Василий Николаевич?
— Наблюдал, и не однажды.
— И вам ничего не бросилось в глаза?
— Бросилось.
— Что именно?
— То, что господин полицмейстер слишком увлечен француженкой!
— Увлечен. Но не француженкой, а Сонькой Золотой Ручкой.
Гришин смотрел на директора как на сумасшедшего.
— Простите, Гаврила Емельянович, но вы повторяете бред, который нес ваш сумасшедший артист.
— Согласен, артист идиот. Но сведения, полученные им, требуют самого тщательного подхода. Гибель князя, какая-то французская родственница с дочкой, немедленный контакт с полицмейстером. Разве это вас не настораживает?
— Заметьте, и мадам, и мадемуазель весьма пришлись ко двору князя! — ехидно заметил Егор Никитич. — И дочь князя просто без ума от них!
— Именно. Именно, Егор Никитич, — развел ручками директор.
— Бред. Понимаете, идиотизм! — закричал возмущенный Гришин. — Знаменитая аферистка под ручку не с кем-нибудь, а с полицмейстером Санкт-Петербурга!.. Вы хоть представляете себе эту дикость?!
— Не дикость. Реальность.
Следователь вскочил, забегал по кабинету.
— Допустим!.. Предположим, что это так и есть!.. Страшный, кошмарный сон!.. И что? Вы предлагаете мне подойти к господину полицмейстеру и вдруг заявить: ваша дама сердца — это та самая знаменитая аферистка, которую вы ловите?!. Это вы предлагаете?
— Мне сложно давать вам совет, но на вашем месте я бы принял к сведению мои соображения.
— Хорошо, приму, учту, намотаю на ус, — успокоительно произнес Гришин, подошел к комоду, по-хозяйски налил две рюмки водки. — Давайте беречь нервы, Гаврила Емельянович. Все болячки от них, окаянных!
Выпили, улыбнулись друг другу.
— Госпожа Бессмертная когда выписывается из больницы? — спросил следователь.
— Завтра. А через три дня дает первый спектакль.
— Отлично. Нынче я проведаю мадемуазель. Для успокоения наших с вами душ.
Били в пыточной Кабана умело и беспощадно, чтобы все кровоподтеки и синяки уходили в тело, а не на лицо. Затем подвешивали за руки под потолок, привязав к ногам по пудовой гире.
Вор стонал и кричал, молил пощады и терял сознание.
Полицейский чин, молоденький и щеголеватый, с непонятным удовлетворением смотрел на пытки, ковырялся в зубах палочкой, самодовольно поглядывал на младшего полицейского чина Феклистова у двери, укоризненно качал головой.
— Не желаешь, Ваня, работать с нами. Никак не желаешь.