— Прошу относиться к работающим с должным уважением и полагающейся строгостью.
— Строгость обещаю.
— И уважение.
— Уважение тоже будет, мадемуазель.
Анастасия снова повернулась к дворецкому.
— Покажи хозяйство Владимиру Михайловичу, Никанор, — велела она.
— Слушаюсь, барышня.
Дворецкий и Кочубчик ушли. Сонька, явно волнуясь, посмотрела на дочку, потом на княжну.
— Ну, как он вам?.. Хороший ведь, правда?
Михелина молчала, Анастасия тоже.
— Он вам понравится! — заверила воровка. — Чуточку пообвыкнет, оботрется, и вы на него не нарадуетесь.
— Лишь бы ты, мама, радовалась ему, — заметила дочка.
— Да я уж рада. Так рада, что голова совсем не своя.
— Мне кажется, он выпивающий, — по-взрослому строго заметила княжна.
— Конечно выпивающий. Бывало! — согласилась воровка. — А жизнь какая ведь на него свалилась?.. Разве там не пьют?
— Здесь пьянства быть не должно, передайте.
— Да я уже говорила!.. И объясняла, и просила, и даже угрожала!.. Все понял, со всем согласен. Да и с кем здесь пить?
— С самим собой, — усмехнулась Михелина.
— Если зайца долго бить, его можно научить даже спички зажигать, — попыталась отшутиться воровка.
— Как бы заяц сдачи не дал.
Лицо матери вдруг стало злым, жестким.
— А что это здесь вы мне морилово устроили?!. Пьет не пьет, сдачи даст не даст!.. Могу ведь манатки собрать, и все ваше станет нашим!
— Сонь, ты чего? — попыталась обнять ее дочка.
Мать сбросила ее руку.
— Сама за него переживаю, не меньше вашего!.. И следить за ним стану так, мало не покажется! — Повернулась и быстро покинула комнату.
— Мне ее жалко, — тихо произнесла Анастасия.
— Мне тоже, — кивнула Михелина. — Но я бы такого не полюбила. Скользкий какой-то.
— А мне он показался мужчиной забавным, — улыбнулась княжна. — И я даже понимаю твою маму.
Сонька сидела на диване в халате, наблюдала, как готовился ко сну Кочубчик. Он не спеша и любовно повесил в шкаф белый пиджак, затем, скача то на одной ноге, то на другой, стянул брюки, после чего принялся снимать сорочку.
На теле были видны синяки, ссадины, глубокие шрамы — следы былой жизни.
Воровка подошла сзади, обняла.
— Любимый… Единственный. — Поцеловала глубокий шрам на груди. — Бедненький мой.
— Это твои паскуды ширнули. Сам удивляюсь, как оклемался, — пожаловался Володя.
— Но ведь оклемался, и слава богу.
— Кость крепкая от папки с мамкой, мать бы их за ногу!
Сонька повернула его лицом к себе, через паузу спросила:
— Может, тебе денег дать?
— Зачем? — искренне удивился вор.
— Мужчина всегда должен быть при деньгах. А потом — вдруг захочется сходить к корешам.
— К каким корешам?