— Барыня, что с вами? — И тут поняла, что она сильно пьяна. — Вам плохо?
— Помоги сесть, дура, — пробормотала артистка.
Катенька с трудом дотащила ее до кресла, кое-как усадила в нем, спросила:
— Может, чаю?.. Или кофею?
— Телефон, — показала Табба на аппарат на столике.
— Вы желаете позвонить?
— Телефон, сказала!
Прислуга подтащила столик с телефоном, сняла трубку.
— Какой номер вызвать?
— Сама! — вырвала из ее рук трубку Табба. — В театр буду звонить. Директору!
— Уже поздно, барыня. Скоро полночь, — объяснила девушка.
— Полночь? — свела брови та, повторила: — Полночь… — И вдруг с силой сбросила телефонный аппарат на пол, двинула его ногой. — Скоты!.. Твари! Кто-то в полночь уже спит, а кто-то сходит с ума. — И показала на недопитое вино в бутылке на тумбочке возле кровати. — Принеси!
— Может, достаточно? — осторожно возразила Катенька. — Лучше я вам подам чаю.
— Вина!
Девушка послушно принесла бутылку и бокал, Табба собственноручно наполнила бокал до краев, захлебываясь и превозмогая себя, выпила. Посидела какое-то время в отупении, подняла голову на девушку.
— Пьяная, да?
— Немножко.
— Врешь, пьяная. По-скотски пьяная. — Снова помолчала, тяжело повела головой. — И ничем этот ужас отсюда не вытравить. Ничем… — Вдруг обхватила голову руками и стала плакать тихо, скуля, скрипя зубами.
Катенька присела рядом с ней, принялась успокаивать, гладя ее по распущенным волосам.
За окошком — ночь. Окошко маленькое, зарешеченное, под самым потолком камеры, едва пропускает свет.
Камера тоже совсем крохотная — три на четыре метра. Почему-то два лежака. Серые, грязные стены давят, ломают кости, выворачивают руки, сжимают грудь. Непонятно, куда себя девать, чем заняться, на чем остановиться.
Сонька мерила камеру из угла в угол широкими шагами, иногда останавливалась, будто прислушивалась к чему-то, принюхивалась. И снова принималась ходить… Из глотки вырывался то ли стон, то ли хрип, воровка сжимала добела кулаки, иногда в бессилии била ими по стене, царапала грязную известку.
В это же время, около полуночи, когда Петербург накрыла густая, темная ночь, возле ворот дома Брянских остановилась карета, из нее вышел господин в черном плаще с капюшоном, коротко нажал на кнопку звонка.
Это был следователь Егор Никитич.
Сонно подала голос за соседним забором собака и замолчала.
— Кто нужен? — спросил недовольный голос привратника.
— Попросите госпожу Брянскую.
— Барышня спят. Приходите завтра.
Гришин потоптался в неопределенности, снова нажал на кнопку.
— Чего опять? — разозлился Семен.
— Разбуди дворецкого. Есть важное дело.