— Знаю, дочка. Потому и молюсь еженощно, ежечасно. Так какое дело?
— Надо выйти на воров, Володя.
— На каких воров?
— Лучше на Сонькиных.
На физиономии Кочубчика отпечатался неподдельный испуг.
— Не-е, детка. На такое меня не толкай. Они ж сразу приколят меня.
— Не приколят. Скажешь, что по Сонькиному делу.
— Думаешь, поверят?
— Намекни про меня.
От неожиданности предложения Володя вдруг засуетился, забегал глазами, не знал, что сказать, как поступить.
— А где ж я их найду, воров-то этих?
Михелина коротко засмеялась.
— Мне тебя учить?
— Научи, детка, а я послушаю. А то вся задница сразу помокрела!
— На Невском всякой швали полно. Кинь в кишеньку денежку, пусть тебя щипнут. А как щипнут, ты этому ваську грабли выверни да и поспрашивай про серьезных воров.
Кочубчик удивленно смотрел на девушку.
— Мать моя курва… Ты же стала настоящей бобрухой, дочка!
Девушка пропустила мимо ушей его похвалу, спросила:
— Ты все понял?
— Понял. Окромя одного. Это для тебя нужно или для какого-нибудь чухонца?
— Для меня.
— А какое вознаграждение упадет на меня?
— Сделаешь все по-честному, получишь дорогую цацку.
— Прямо голова кругом идет, дочка.
Он попытался облапать Михелину, но та снова оттолкнула его, предупредила:
— Будешь еще лапать, голову провалю.
— Понял, дочка, понял. Ты, ей-богу, копия с Соньки! — Кочубчик развалистым шагом пошел прочь, шагов через пять остановился. — А когда на дело идти надо?
— Прямо сейчас. Только оденься так, чтобы сразу в глаза лез! — распорядилась воровка.
— Одежой обеспечишь?
— Подберем.
— А ежли фараоны следом увяжутся?
— Какие фараоны?
— Которые за воротами караулят.
— Уйди.
— А как уйдешь, ежли ими весь город кишит?
— Мне тебя учить? На то ты и вор, чтоб фараонам уши на глаза натягивать.
В это время из своей комнаты быстрым шагом вышла княжна, лицо ее было растерянным. В руках она держала распечатанный конверт.
— Что? — напряглась Михелина.
— От кузена… — с трудом выговорила Анастасия. — Скоро его привезут… Только теперь он на костылях. На всю жизнь.
Было уже далеко за полночь, город накрыла спокойная глухая ночь, нарушаемая изредка звоном колокольчиков ночных сторожей, собачьим лаем или грохотом проносящихся повозок.
Михелина не спала. Лежала на своей разобранной постели, смотрела немигающими, полными слез глазами в потолок, не вытирала скользящие по щекам слезы, лишь изредка всхлипывала.
Часы на колокольне пробили пять, девушка закрыла лицо ладонями, перевернулась на живот, и спина ее затряслась от плача.
На колокольне церкви при Крестах ударили семь раз, обозначив утреннее время, по галереям понесся крик караульных, чуть погодя послышалась утренняя молитва, которую распевали специально отобранные арестанты.